Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

Гаврусь, вместо ответа, взял няньку за рукав и выпроводил за дверь; затем подошел к кровати и смотрит на спящих. «Господи и владыко живота моего,- думал он,- хоть бы полюбила да что-либо стоящее! Не жаль упасти, та з доброго коня. Но променять честь и совесть на поцелуй урода... не понимаю! Одно слово: лях!» - кончил он, перекрестился, перекрестил спящих и размахнулся саблей. «Без сповіді»,- прозвучало в ушах. Оглянулся Гаврусь, никого нет; посмотрел за шараги, заглянул под кровать, и тут никого нет. «Господи и владыко живота моего!» - подумал он, растерявшись, положил саблю на стол и велел няньке поставить самовар.

В ожидании самовара Гаврусь со стесненным сердцем ходит по комнате и ходит без мысли, без гнева, посматривает то на свечу, то на саблю, то на спящих. Вот остановился он, сложил руки на груди и смотрит на эконома. Лицо смуглое, все в оспинах, «наче на морді горох молотили»; усы рыжие, щетинистые. Разглядевши милого и сравнивши с красотой чернобровой Катруси, Гаврусь сделал гримасу, будто смеется; но глаза его не смеялись. Они были мутны, неподвижны; неподвижны были веки и брови; только сердце трепеталось.

- Господи и владыко живота моего,- тьфу! - плюнул Гаврусь и думает; «Вот для кого она пожертвовала всем, всем на свете, что украшает женщину! Какой вкус!.. Какова же должна быть душа этого урода, если такая паскудная душа скрывается под красивой оболочкой тела Катруси! Любовь-то моя, любовь!»

И вместо ревности явилось презрение к Катрусе. Плюнул батюшка еще и отошел к столу, довольный, что не осквернил себя такой ничтожной кровью. Вскоре был подан самовар и началось чаепитие... Несколько раз подбрасывали уголья в самовар, подливали воды, а батюшка пьет чай и пьет. Уже и солнце обогрело землю, а он продолжает пить. Настала и сельская обеденная пора - то есть часов около десяти утра, а самовар все шумит на столе. Проснулся эконом еще до рассвета, но не смеет пошевелиться, не смеет дыхания перевести. «Хоть бы на мгновение ты вышел из комнаты,- думает он про Гавруся,- я брязь в окно». Но батюшка хлебнет чаю и сидит или же ходит по комнате. Наконец, он велел подать водки и стал пить пунш, балуясь саблей. «Ну,- подумал эконом,- теперь мне аминь; упьется - и голову долой!» Проснулась и Катруся, но тоже не шелохнет. А солнышко так весело смотрит в окно, и в лучах его кружатся пылинки и исчезают в тени.

Выпивши стакана два пуншу, Гаврусь взял саблю и идет к кровати. Словно облитый кипятком, схватился эконом на ноги и стал, выровнявшись, как солдат. Он упал бы к ногам, но боялся подставить шею под удар, а потому скрестил руки на груди, жалко скорчил лицо и стоял, нагнувши голову в ту сторону, с которой пришелся бы удар, если бы Гаврусь вздумал нанести его. Полумертвая лежала Катруся, в полной уверенности, что, расправившись с гостем, хозяин точно так же расправится и с хозяйкой. Минута была ужасная.

- Доброго утра,- начал батюшка, неловко расшаркиваясь,- извините, господин хозяин, что я потревожил ваш сон.

Эконом бессмысленно лупав очима.

- Чаю не угодно ли? - продолжал батюшка.- Это не ваш, я привез с собою.

Эконом посмотрел на саблю - батюшка стоял, опершись на нее.

- Боитесь наклониться? - продолжал батюшка.- Не бойтесь. Если вы дожили до этой минуты, то еще будете жить - некоторое время.

Эконом вздохнул, а батюшка положил саблю на стол и начал подавать ему одежду; потом велел подать воды, сам слил на руки, сам утиральник подал.

- Ксенже!..- начал эконом.

- Неловок? - подхватил батюшка.- Извините, не лакеем родился, не лакеем и вышел. Или еще чего-либо недостает?

- Ксенже!..- опять начал эконом.

- Ах да! Гребешка! - воскликнул батюшка.- Сейчас, только спрошу хозяйку.

Долежавши до этой поры, Катруся села на кровати.

- Господин хозяин гребешка требует,- сказал ей Гаврусь.- Я не знаю, где у вас гребешки.

Катруся не отвечала. Она была бледна, тряслась всем делом и как ни была охоча плакать, однако на этот раз слезы запрятались в самое сердце.

- Пустяки,- сказал далее батюшка эконому.- Причешетесь после, теперь не угодно ли чаю?

Что было делать эконому? Провалиться сквозь землю? Но она как нарочно не расступалась. И побрел он к столу, как на убой, и стал пить чай, но во сто раз охотнее пил бы собственную кровь.

Катруся сидела на кровати, закутавшись в одеяло. Гаврусь не обращал на нее ни малейшего внимания.

За чаем эконом освоился со своим жалким положением, а когда выпил рюмку-другую водки, то как ни было ему неловко, но все-таки отлегло от сердца. Оставалась тревожная уверенность, что даром не пройдет, однако первое впечатление миновалось. Не без боязни вошла няня и удивилась, что грозивший смертью батюшка сидит за столом и разговаривает с тем самым, кого осуждал на смерть. «Не хитрит ли»,- думала она и посмотрела на матушку, которая все еще сидела в одеяле.

- Ви б ішли собі,- сказала няня батюшке,- пусть бы матушка хоть оделась.

- А в самом деле,- сказал батюшка эконому,- пойдем посмотрим, что делается на дворе.

Батюшка шепнул что-то няне на ухо и вышел с экономом. Как рад был эконом, что попал на свежий воздух! Тело тряслось от удовольствия, глаза скакали от предмета на предмет, доставляло приятность и то, чем никто не наслаждается, например изломанная ось, лежавшая под возовнею. Он не упустил бы случая улизнуть, но во дворе много злых собак.

- Куда направим стопы свои? - начал батюшка.- В клуню, что ли?

- Куда прикажете,- ответил эконом,- в клуню так в клуню.

- Пойдем и в клуню,- сказал батюшка, и оба направились к току.

«В клуне и расправа будет,- думал эконом, идучи,- но какая? Не думает ли повесить?»

Из клуни пошли в воловню, в возовню, в сарай для коров, были и в овечьем хлеве.

- В конюшню не угодно ли? - предложил, наконец, батюшка.

«Вот как,- подумал эконом,- доходит дело до конюшни, значит разгадка близка,- недолго остается думать, чем это кончится!»