Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

- Сознайся,- просит Катруся.

- Меня назначили депутатом на одно следствие; так мне и грустно, что надо ехать из дому, что должен разлучиться с тобой, может быть, на целый месяц.

Катруся не могла поверить, правду ли говорит муж, потому что была неграмотна. Мать ни под каким видом не соглашалась обучить ее грамоте: «Зачем это? Чтоб вести переписку с кавалерами? Не нужно этого дива. Я век прожила счастливо, и мать моя, царство ей небесное, тоже, и бабушка, и все, не зная грамоты, пусть так и дочка растет. Грамота - дело мужей, а наше - кочерга»,- твердила мать Катруси, поэтому она и осталась неграмотною, что послужило теперь на руку ее мужу. Он показал какую-то бумагу с печатью благочинного, назвал ее предписанием и сел, призадумавшись. Катруся так и повисла ему на шею и за слезами не может словечка промолвить. Опять растаяло сердце у Гавруся, опять он чуть-чуть не проговорился, однако устоял на своем: «Надо непременно удостовериться. Если она не виновата - чтобы даром не подозревать, а если виновата - то для чего мне греть змею за пазухой?»

На следующий день, пообедавши не позже девяти часов утра, Гаврусь уехал. Катруся со слезами проводила его до ворот и долго-долго смотрела вслед, пока видно было. Батюшка видел это, но уже не прежние мысли сновались в голове. Пока он видел жену, пока видел ее слезы, слышал ее голос, сердце таяло, когда же очутился за селом, среди поля, то явилась злость, остервенение. «Убью,-думал он,- обоих убью, если няня говорила правду. Кстати и сабля при мне. Так и пронжу обоих. Господи и владыко живота моего!»

В нескольких верстах от прихода Гавруся жил его школьный товарищ. К нему-то Гаврусь и велел ехать. Заговорившись, он и не оглянулся, как настал вечер. А ночи-то он только и ждал. «Чем это все кончится? - думал он, отправляясь домой.- Господи и владыко живота моего!»

Вот он уже и в границах своего прихода, вот и село видно, наконец и дом. В селе нигде не было огня, даже в корчме, только дом священника был освещен.

- У вас люминация, сказал дьячок, по тогдашнему обычаю взятый вместо кучера,- гости, вероятно.

Гаврусь давно это видел, давно догадывался, что гости есть, но кто? Вот вопрос, за немедленное разрешение которого Гаврусь не пожалел бы отдать и последнюю рубашку. «Что, если в самом деле эконом?» - спросил он сам себя и сжал рукоятку сабли.

- Трогай! - сказал батюшка.

Дьячок взмахнул кнутом, лошади дернули и оборвали постромки. Гаврусь и рад был этому случаю. Оставивши дьячка исправлять порчу, он взял саблю и отправился домой пешком.

Дом, в котором жил Гаврусь, был не старинный - с ванькиром, а уже новый - о четырех комнатах. В средней из них была спальня. Кроме кровати, двух скамеек и стола здесь у порога стояла особого рода вешалка, называемая «шараги». Идучи домой, батюшка думал пробраться тихонько в спальню и, спрятавшись за вешалкой, дождаться развязки, а там... «Господи и владыко живота моего! - думал Гаврусь,- убью! обоих насмерть убью!» Задумавшись, он и не заметил, как огонь в доме был потушен, дороги между тем оставалось более версты. Не гнев, не злость, а целый ад загорелся в душе. Спичек тогда еще не было. Если не оказывалось огня в печи, то кресали и зажигали сірник, то есть лучину, одним концом обмакнутую в серу,- процедура, требовавшая двух-трех минут,- потому и боялся Гаврусь: заслышат - и все кончится ничем. «Господи и владыко живота моего!» - подумал он и быстро пошел вперед, подобравши полы под левую мышку.

Ничего не значило хозяину пройти собственный двор, не взбунтовавши собак, а дверь в сени хотя имела изнутри деревянный засов, но он, по обыкновению, никогда не задвигался, потому ничего не значило пробраться и в сени. Мгновенно сообразил он, что делать, и отправился в кухню, дверь в которую была с левой стороны; перед глазами стояла дверь в спальню, а направо - в покои. Нянька не спала, когда вошел Гаврусь, и тотчас достала жарину из печи и начала дути вогню.

- Где же серники? - спросил батюшка, довольный, что не нужно кресать.

Старуха молча полезла за комин, потарахтела ложками, достала серник - и вскоре засветил каганец. Тогда старуха завидела обнаженную саблю, которой не замечала, пока добывала світла, и припала к ногам батюшки.

- Не дайте вмерти без сповіді! - просит.

- Насплетничала? - спросил он гневно, думая, что она о себе просит.

- Якби-то, та ба! - ответила няня.

- Был? Есть?

Старуха утвердительно кивнула головой.

- Ушел?

Старуха отрицательно кивнула головой.

- Веди.

Старуха взяла каганец и пошла прямо в спальню. Первый предмет, который бросился в глаза, была светская мужская одежда на шарагах. Гаврусь зашатался и не упал только потому, что был слишком близко от стены, на которую и оперся. «Господи и владыко живота моего!» - думал он, странно водя глазами по комнате. Няня стояла возле с каганцом в руках.

- Поставь на стол и принеси свечу,- сказал ей Гаврусь, несколько оправившись, и, когда старуха, вышла, посмотрел на кровать. Там лежала его Катруся с экономом, и преспокойно спят оба. «Господи и владыко живота моего! подумал Гаврусь.- Уснули, навеки уснули. Но прежде ангельской трубы потревожит ваш спокойный сон…»

Катруся потянулась и помешала Гаврусю продолжать горькую думу. Он начал пробовать лезвие сабли. Няня принесла восковую свечу и прилепила за столом на стенке к гвоздю, нарочно для того вбитому. Прилепивши свечу, няня трогалась с места.

- Бери каганец и ступай,- сказал ей батюшка.

- Дайте и саблю,- сказала она.

- Саблею, если хочешь, то дам.

- Батюшка! а без исповеди помрут... Разве так следует? И лях, хоть недовірок, не должен бы умирать без покаяния; что же матушка? Подумайте. Не только этот последний их грех, но и все остальные вы примете на свою душу; сдержит ли она такое бремя? Только Христос господь мог страдать за чужие грехи; нам