Оповідання та нариси - Свидницький А. П.
Хлеба тогда еще не начинали колоситься, но Мошко рад был воспользоваться и травой: «Уф, какое сено вышло бы! - восклицал он в уме своем,- как только добыть его?» Задавшись этим вопросом, он начал быстрее ходить по комнате и сильнее щелкать пальцами и чмокать языком. Лицо его при этом было так пасмурно, что даже Хана, достойная жена своего супруга, струсила и тихонько побрела из корчмы. Но вдруг физиономия просияла, Мошко весело защелкал пальцами и с улыбкою посмотрел на солнце. «Еще далеко до сумерков,- подумал он,- но делать нечего, надо ожидать». Но он был нетерпелив не менее того, как и жаден, потому сердился даже на солнце, которое, казалось ему, замедлило свой ход. Хана знала, что муж ее только в особенных случаях бывает в подобном настроении духа, и осторожно стала наблюдать. Подметивши, куда он бросает нетерпеливые взгляды свои, она смиренно спросила: «Мошко, жизнь моя! Хотя не мне, глупой женщине, мешаться в дела умного человека, однако скажи мне, отчего ты так часто поднимаешь глаза на небо? Указывает ли тебе солнце час приезда дорогого гостя, или, глубокий план задумавши, ждешь поры для его исполнения?»
Мошко даже не посмотрел на свою Хану и, вместо ответа, молча поплескал себя пальцами по лбу. Она не поняла ответа без слов, но догадалась, что он должен быть глубокомыслен, и почтительно замолчала.
Наконец солнце стало заходить, и Мошко, как истинный еврей, принялся за вечерние молитвы. Однако и молясь, так был занят своею мыслию, что часто отворачивался от мизраха и кивался к западу. Чем ниже садилось солнце, тем чаще Мошко оглядывался, и физиономия его тем более светлела, а когда совсем скрылось, он даже улыбнулся. Наступила ночь - восхитительная подольская ночь. Сошел покой на божий мир, потухли огоньки в хатах, только на дворе священника горел большой костер, и в разных местах парубки весело начали перекликаться, собираясь на ночлег в поле. Нетерпеливый Мошка давно сидел уже перед корчмою и затрясся, услыхавши голос ночлежников. Вот вдали раздалась песня, потом другая, затем игра на сопилке. Если бы кто заметил, с каким огнем в глазах Мошко вслушивался в пение, в игру, то удивился бы, вообразивши, что еврей так внимателен к холопской мелодии. Но напрасно. Он вслушивался не ради наслаждения, а чтобы по голосу, по искусству узнать вперед, с кем из парубков будет иметь дело,- надеяться ли ему или придумывать новый план. Наконец послышался лошадиный топот, и Мошко весело защелкал пальцами. Топот приближался, Мошко дрожал; вот и ночлежники подъехали.
- Чуєте, парубки! - начал Мошко.- А хто з вас мої конята поведе?
- Ніхто,- ответили парубки, продолжая путь,- нащо нам клопоту?
- Хлопоту-у? Який тут хлопіт? Жодного хлопоту нема… Та почекайте ж бо!.. Які ж бо ви!.. І слухати не хочете… А якби я був на вашім місці, то орендаря і дурно послухав би, бо то бідний жидок; вам же... ну-бо!.. почекайте!.. дам горілки, тільки озьміть і мої конята. Вона, бідненькі, стоять коло порожніх ясел - уф! які голодні!
Так говорил Мошко, идучи в ряд с парубками. Они, и выслушавши, засмеялись и начали подгонять лошадей.
- Ну, чуєте-бо! Які ж бо ви недобрі! - вкрадчиво продолжал Мошко.- А я дам дві бляшанки самої луччої оковитої, аж губи злипнуться.
- Хто тобі за дві бляшанки пристане цілу ніч коні пасти? - заметили парубки.
- Ну-у? Ніхто? А може, ти, Іване, або Петре, чи Андрію?
- Но! но! - закричали парубки, колотя лошадей пятами по бокам,- но!.. Як даси око, щоб на всіх стало, то, може, що й буде.
- Око? Багато захотів,- заметил Мошко, остановившись, но, видя, что они удаляются, присовокупил: - Пів-ока дам - що вже робити з вами - тільки щось скажу - почекайте!
Парубки остановились и начали совещаться. К ним подошел и Мошко.
- А що скажеш? - спросили его.
- Згода? - спросил Мошко в свою очередь.
- Та ти щось мав сказати.
Мошко начал почти шепотом:
- А правда, що ви на попів ланок їдете?.. Я знаю, що на попів... Будете ночувати в вівсі або в ячмені.
До этой поры ночлежники и не помышляли о поповом лавке. Они намерены были ночевать на ваканці, 88 который начинался за яриною и простирался на несколько верст в длину и в ширину. Теперь же каждый подумал: «А в самом деле, не худо бы переночевать на ланку. Это и гораздо ближе к селу, и овес или ячмень лучше паші. Притом же хозяин умер, кому быть в претензии? Не мы, так другие, все равно потравят».
- А правда, що вгадав? - продолжал Мошко.
- Ні,- ответили парубки.
- Як то ні? Що б не ніч, то по ваших очах було б видно, що вгадав... Та не бійтесь; не скажу нікому... Їдьте з богом, заберіть тільки і мої конята, то ще будете мати дві бляшанки горілки.
- А ти ж казав уже, що пів-ока даси...
- Хто? Я казав? Не може бути, щоб я так казав. То ви хотіли пів-ока.
- Що з ним балакати! - сказали парубки,- їдьмо, браття! Но!
- Коли вже казав? - торопливо прибавил Мошко,- то дам три бляшанки.
- Но! Но! - закричали парубки и поскакали вперед. Мошке, однако, удалось задержать одного. Это был из церковных Андрей Гуляй - парень, ничем не отличавшийся от других, только более избалованный, как единственное дитя у своих родителей. В переговорах с ним Мошко согласился дать око водки, но с тем условием, чтобы парубки не только взяли его лошадей на ночлег, но сверх того привезли бы ему по вязанке овса или ячменя. Андрей дал слово и за товарищей, взял водку, лошадей и отправился догонять компанию; а Мошко пошел домой. «Начало хорошее,- думал он, идучи.- Завтра будет копна сена. Уф, какого
