Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

Когда греки окончили свою работу, синело небо на востоке и без умолку пели петухи в корчме на чердаке; следовательно, поздно было ложиться спать. И греки приказали пахолку наставить самовар, а сами начали петь, чтобы окончательно прогнать сон. Выпивши крепкого чаю, они достигли, по крайней мере, того, что в наступившую субботу могли спать и скучать поочередно. В таком же поочередном бодрствовании они провели и ночь против воскресенья. Однако евреи даже не покушались на какое-либо насилие, хотя всю ночь шептались между собою и даже приглашали к себе хозяина и балагулу, привезшего греков. К утру они начали бражничать, напились, перессорились и поснули, где кто упал, под столом, под кроватью.

Солнце давно уже собрало всю росу, когда греки спросили своего балагулу: «Скоро ли ты соберешься?»

- Зараз, зараз,- ответил балагула.

- Ты повторяешь это от самого рассвета.

- До вечера не буду повторять. Видите, уже повозку подмазываю. А вы дайте лучше денег: нечем расчесться с хозяином. Да укладывайтесь.

Один из греков дал еврею несколько рублей.

- Дайте все,- сказал балагула.

- Как все? А если у тебя издохнет лошадь, кто нас довезет до Хотина? - спросили греки.

- Ховай боже! На що ии здыхаты? Нехай жые. А кто довезет? Моя в том голова: пешком не пойдете.

- Смотри же,- сказали греки и дали весь остаток до копейки.

Балагула начал запрягать лошадей, а греки принялись за укладывание. Еврей думал про себя: «Теперь пусть и в тюрьму посадят вас, я спокоен,- я свое получил. А сколько еще получу, то уж мое дело. Не буду больше балагульствовать». Наконец лошади были запряжены.

- Садитесь, сказал тогда балагула грекам.- А я схожу рассчитаюсь.

Греки уселись, но увы, пришлось хандрить не менее полчаса, пока возвратился балагула.

- Куда тебя черт носил? - закричали недовольные греки.

- Уж и черт! - хладнокровно сказал еврей, подбирая вожжи и, прежде чем взобраться на козлы, плюнул в правую руку, взял кнут и закричал на лошадей: «Вье! вье!»

Лошади, хоть и не дружно, тронулись. Загремели бубенчики, повозка перевалилась через порог, давши каждому из ехавших по четыре толчка,- и началось довольно медленное движение вперед к спуску, к городу. Дорога была гладка и шла по равнине. В таких местах прежде балагула обыкновенно старался ехать как можно скорее, а теперь даже сдерживал порывы лошадей, как будто умышленно замедляя езду.

- Шибче, шибче,- понукали греки.

- Шибче? До беди не далеко, поспеем вовремя,- сказал балагула.

- На какую беду он намекает? - спросил один грек у другого.

- Верно, на спуск,- ответил спрошенный.

- Прежде не так он выражался об этом. Да и где спуск? Перед нами ровная дорога.

Дорога, действительно, не представляла никакой опасности, и спуска не только не видно было, но даже встречались легкие подъемы. Вскоре, однако, начался заметный скат, так что лошади должны были сдерживать повозку. Чем далее продвигались вперед, тем покатость увеличивалась все более и более, а противоположная гора как будто выростала из долины. Откуда-то из глубины поднимался дым, по разреженности которого с уверенностию можно было сказать, что он поднялся от своего источника на значительную высоту. Вдруг балагула остановился, сошел на землю и начал копошиться возле заднего колеса, отчего повозка иногда вздрагивала, будто он толкал ее плечом.

- Что ты там делаешь? - спросил один из греков, высматривая из будки.

- Что делаю? - переспросил балагула,- гальмую.

Это балагула тормозил повозку, привязывая одно из задних колес веревкою к задней ж[е] оси. Кончивши, он обратился к грекам с вопросом: «А вы нет? Не сойдете? Спуск начинается».

Теперь только заметили греки, что перед лошадьми, почти у самых ног, дорога пропадала, и, быстро соскочивши на землю, пошли смотреть вперед. В нескольких шагах дорога круто поворачивала направо и скрывалась за камнем, за которым внизу виднелись только хребты других камней, словно здесь окаменело стадо исполинских баранов с своими пастухами, которые до сих пор стоят в виде отдельных столбов. На противоположной горе виднелся город и расстилалась базарная площадь, кипевшая народом. Далее стояла деревянная церковь с каменного колокольнею, на которой тогда звонили, и во все стороны множество домов, домиков и хат; но ничего похожего на улицу не было видно. Прямыми рядами дома стояли только по сторонам самой площади, а позади строился каждый, где вздумал и как вздумал: кто вдоль, кто поперек, кто взбирался повыше, кто спускался вниз, кто окнами против горы, кто за горою. Виднелись даже жилья, поставленные наискось, под углом одно к другому. И все это на весьма значительной покатости к востоку, отчего окна в городе в это время блестели против солнца, как огненные. Смотря на это, греки болтали на своем языке, размахивая руками, и казалось, забыли всех и все.

- Вье, вье! - вскричал балагула и вывел их из рассеянности. Давши дорогу, они пошли за повозкою.

Долго, очень долго вилась дорога, ломаясь то вправо, то влево, то наискось, то под прямым углом, пока, наконец, открылась площадка, на которой была городская застава. Без шлагбаума, без ворот, стояла по обе стороны дороги белая каменная стена, к которой, у самой дыры, прислонился соломенный шалаш, заменявший караулку. Балагула остановился, и распухший от сна откупной стражник выполз из своей конуры.

- Мы не везем водки,- сказал один из греков,- и тебе не для чего тревожить нас. У нас только чемоданы и сундук. На, возьми на орехи и отпусти нас.

Стражник принял поданный рубль и юркнул в шалаш. Повозка тронулась вперед, а за ней и греки. Как только они миновали дыру, пожалованную в заставы, откуда ни возьмись явились позади два десятника и тоже пошли вперед. В нескольких саженях отсюда начиналась небольшая песчаная равнина, пересекаемая быстрым и широким, но не глубоким ручьем. За ней начинался подъем к центру города. На берегу ручья еврей остановился и начал разнуздывать лошадей, чтобы напоить их, а греки тем временем взобрались на повозку ради переправы через воду. Едва они уселись, как в то же время вспрыгнули на повозку и десятские.