Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

Подоля, Подоля! гирка твоя доля...

Хорошый край, та лыха годына.

Поговорка

С четверть века тому назад в июне месяце 18... года, в с. Ст-вке звонили к заутрене. Православный люд набожно крестился, готовясь на молитву, и поодиночке или группами выходил на улицу, направляясь к церкви. То сям, то там резко скрипели пересохшие ворота, как бы жалуясь на бездождие, как бы сетуя, что восходящее солнце до вечера еще более высушит их. А солнце поднималось над землею, как ленивый наймит с кровати...

Ни капельки росы, ни листочка свежего, ни малейшего движения в сером сухом воздухе, в котором висело солнце, как бумажный фонарь, без яркости, без блеска. Только предстоявшая жара давала себя чувствовать непомерною духотою. Озера, колодцы почти лишились воды, реки обмелели, даже горные ключи ослабли, приуныли. Овцы кашляли, лошади сморкали, рогатый скот точил пену, сухопутные птицы огромными стаями покрывали берега сельского пруда, и люди были угрюмы, невеселы, не имея достаточно слюны, чтобы вовремя освежать засыхающий язык. Только вечно беззаботное эхо шутило, передразнивая в своих лесах колокольный звон. Привычные жители не обращали на него внимания, спокойно продолжая путь; а два хозяина - Иван и Петр - даже завели разговор.

- Так що? що расказуе Клым? - спросил Иван.

- Чудасию, брате,- ответил Петр.

- Холеру пидвозыв, чы що?

- Не сам вин, а другый. «Я,- говорит,- покормивши в Вудах коней, готовлюсь к отъезду; как, вижу, остановился с возом - тут же возле корчмы - человек, на котором лыця нема: губы синие, глаза впалые, щеки словно мукою посыпаны, и всем телом трясется. «Что с тобою? - спрашиваю»,- говорит Клым. «Гм, що! холеру пидвозыв»,- ответил приехавший и рассказал. Говорит: «Еду я дорогою - гей та гей! Уж оставалось не более двух верст до села, когда догоняю будто шляхтянку - еле плетется и стонет. Взяла жалость, я и говорю: «Подъедешь со мною? Садись, если угодно».- «Подвези, добрый человек, Христа ради. Только я лягу».- «Ложись». Она,- говорит,- легла и стонет да благодарит; а я себе гей та гей. Подъезжаю к кладбищу. «Стой,- сказала больная,- я слезу».- «Куда же ты? В село уж дай свезти».- «Нет, дальше не могу: слезу здесь».- «Ну,- говорит,- думаю - слази». Останавливаю волов и подаю руку: «Дай свою, пособлю».

До этого времени она шаталась, как прибитая курица, а теперь, будто припек кто или кольнул, сразу схватилась и говорит: «Не мне, а вам надо пособлять. Я св. Магдалина, 54 посланная богом наказать людей. И сперва примусь за скот, а потом и за вас. Я помир, я холера»,- заключила она, посуваясь к задку, чтоб слезть с воза. В это время,- говорит,- я заметил, что у нее товарячи ноги. Почему я не умер тут же на месте, не знаю, но до смерти оставалась только чысныця. Видя, что я так испугался, холера сказала: «Не бойся, я тебя не трону. И никого в селе не трону, если возьмут пару черных волов, не бывших в ярме, и запрягут их в плуг, не бывший в земле, возьмут за погоныча и за плугатора девчат, не целовавшихся с чужими мужчинами, и проведут вокруг села борозду. Этого довольно. Не забудь же!» - кончила она и пошла на кладбище в бузину да там и исчезла».

- Что ж? Исполнили? - спросил Иван.

- Должно быть,- ответил Петр.- Потому что бывшие тут же парубки ручались, по крайней мере, за двадцать таких девчат, а хозяева указали немало черных бычков. Что же касается плуга, то его можно сделать и новый.

- Правда, що чудасия! - заметил Иван.- А то, чтоб - водки не пить, откуда взяли?

- Это вышло от самого царя. В водке, значит, вся холера сидит. А сверх того пошли по свету мятежники, которые травят воду и особенно водку; так вот царь и предписал: «Не пейте водки, потому что она ядом заправлена; а воду почаще святите».

Разговор этот, с додачами и прикрасами, уже более двух недель переходил в Ст-вке из уст в уста, и сам Иван передал его не одному и слышал не однажды до разговора с Петром. Тем не менее интерес его не уменьшался, а напротив увеличивался с каждою новою передачею. И все наедине раздумывали, а в обществе разговаривали о слышанном, о Марии Магдалине. Малые и старые, мужчины и женщины толкли одну и ту же воду. Тревога меж тем возрастала и после нескольких ярмарок приняла громадные размеры. Начались молебны Марии Магдалине, участились водосвятия, замолкли песни, и дверь в шинок отворял только шинкарь с своим семейством. Если бы бог послал несколько капель дождя, то и площадка перед его порогом травой бы заросла. Но не было божией благодати, не проявлялась и жизнь. Все было мертво, кроме общего страха и корыстолюбия шинкаря. Этот с ума сходил, что на самое розговенье после Петрова поста 55 даже ни одной рюмки не выпито, что в поле начали показываться копы, а бочка полна от вознесения. 56

- Эй-вэй-мир! - вопил шинкарь. Сура ему вторила, а детки подхватывали целым хором и выходил концерт вроде гусиного.

- Nu, panie. A co to będzie? 57 - спросил еврей, нахально совая свою руку в руку помещика.

- А przecie? 58 - переспросил пан, неохотно принимая данную руку.

- У меня бунт! настоящий бунт!

- Под предводительством Суры жиденята восстали - а?

- Jaki bo pan! Ne chce rozumieć. 59 Если говорю: бунт, то, значит, бунт.

- Мне-то что до него? Пусть у тебя и гуси бунтуются, для меня все равно.

- Овва! nie chcе bо pan rozumieć. 60 Если говорю: у меня, то разумею: у пана, в Ст-вке. Пан там dziedicz,