Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

и только в очень редких случаях ломают себе голову? Кроме крутизны, дорога утыкана кремнями, с которых повозка скачет, как со стола кошка. Зимою прелесть этих путей сообщения увеличивается покатостью дороги к стороне глубоких, утесистых оврагов. Летом на дне их текут ручьи, шумя и извиваясь между кремней и белых камней, а зимою белеет вздувшийся лед. Глубокие ухабы и широкие закаты только слепого не высадят из саней в этой местности. Недаром там существует поговорка: «Шануй горы й мосты, то будуть цили косты». Приближаясь к таким спускам, еврей, хотя было и лето, всегда предупреждал своих греков об опасности, и они каждый раз сходили на землю и бежали за повозкою, спотыкаясь и падая. Натерпелись локти и колени, доставалось и лбам; но отставать было неблагоразумно, потому что балагула не слазил с повозки, в которой прыгал и толкался их железный сундук. Еврей мог уйти долиною, тогда что? Последний спуск дался грекам пуще всех.

«Нет сомнения, что в этом сундуке большое сокровище, если они не жалеют себя, только бы не отстать от повозки,- думал еврей.- И отчего это они богаты, а я беден? Отчего железный сундук принадлежит им, а не мне? Ужели он и не может принадлежать мне?»

Вот вступили в лес, а гора все продолжается. Еврей несколько раз останавливал лошадей, подкладывая камень под колеса, чтоб повозка не катилась вниз; греки несколько раз ложились при этом в тени, а конца горы и не видно. Досада и только!

- Скоро ли конец? - спросили греки.

- Еще вы не видели наших гор,- сказал им балагула.- Вот за этой начнется спуск вдвое длиннее и несравненно круче. Там вы и носы себе посбиваете, если вздумаете бежать за повозкою. Кремни, как хаты, а сбоку овраг, что и дна не видно. Завтра сами увидите.

- Далеко так, что ли, что не сегодня, а завтра?

- Далеко? Нет, не далеко, да сегодня нельзя, поздно. Поздно было бы и тогда, если бы солнце стояло не там, где теперь, а вот где.

При этом балагула указал кнутовищем на небо, чуть не на полдень.

- А ночлег есть? - спросили греки.

- Будет,- ответил балагула.- Не далеко, но и не близко впереди есть корчма, а в ней живет один еврейчик, очень добрый человек.

- Сладкий? смачный?

- Я на язык не пробовал, а натуру его знаю. У него все ночуют, и у него все есть - всякие напитки, всякие закуски, всякая всячина. И шабасуют там все, кто приедет, хоть бы и в теперешнюю пору. Дальше ехать нельзя: гора.

Греки переглянулись молча. Им бы хотелось ночевать в более безопасном месте, чем одинокая еврейская корчма: но делать было нечего.

Наконец гора кончилась, и повозка довольно быстро покатилась по начавшейся ровной дороге, извивающейся между разросшихся деревьев, покрытых мхом. Густая листва там заслоняет землю от солнца, отчего дорога остается влажною и в сухое лето. Потому и теперь листья, солома и прочее, попадавшееся под колеса, прилипало к ободам, и ехавшие не чувствовали тряски повозки; не слышали трескотни, будто сидели в экипаже, у которого колеса обмотаны тряпками. Зато шум леса и говор всяких погремушек, во множестве цепляемых балагулами к упряжи, тем явственнее раздавался в ушах. Деревья, пни мелькали перед глазами, запах и прохлада леса после утомления клонили ко сну. Вдруг лес кончился, и солнце ударило прямо в глаза. Греки встрепенулись, как испуганные птицы, и, посмотревши вперед из-под руки, увидели вдали, на противоположной горе, множество белых стен и красных черепичных крыш.

- Видите ли? - спросил балагула.- То город. Там я мог бы шабасовать даром - там у меня родной дядя; но проклятая гора не одного меня доводит до лишних издержек. Между мною и дядею будто Сабат-река течет. Вье, вье! уже недалеко,- кончил балагула, взмахнувши кнутом. Лошади живее заколыхались, и вскоре повозка остановилась в заизди, т. е. в корчме с отдельными комнатами для приезжих и с сенями для лошадей.

Здесь в первый раз от выезда из Киева пришлось снимать туго набитые чемоданы и железный сундук. В укладке, по обыкновению, балагула не участвовал, потому и не знал, каких усилий надо было для передвижения сундука. Вот и принялись за дело оба грека. Чемоданы без особенных усилий были снесены, а сундук пришлось свалить на ковер и так уже нести. Корчмарь, издали смотревший на усилия греков, предложил балагуле какой-то вопрос и на полуденный ответ с изумлением покачал головою. Когда сундук был втащен в комнату, тотчас же явился корчмарь с предложением: не угодно ли выпить, закусить? Греки тогда снимали с себя оружие - из-за туго набитых чересов вынули по два шестиствольных пистолета, по два кинжала да еще какие-то особенные ножи и, складывая все это на стол, приказали поставить самовар.

- Вы как на войну,- заметил еврей, посматривая издали на оружие.

- Наш не свой брат, не замай! - сказал один грек, ложась в постель, а другой спросил хозяина, указывая в растворенное окно на бегавших цыплят, величиною с голубя: - А то наш? Как цена?

- Штука злотый,- ответил еврей.

Грек взял пистолет и четырьмя выстрелами убил столько же цыплят, несмотря на то что они разлетелись от первого выстрела: «По два на один довольно,- сказал он, кладя на стол дымящийся пистолет.- Два сварь, а два жари»,- кончил грек.

Еврей пожал плечами от удивления и пошел подбирать цыплят, мимоходом посмотревши на чемоданы и особенно на сундук. Греки не упустили из виду этого взгляда, и один презрительно улыбнулся, а другой покачал головою и начал осматривать оружие. Вскоре приехало на одной подводе четыре еврея и тоже остановились шабашевать, занявши смежную с занятою греками комнату. Надо заметить, что в еврейских заездах нет ни задвижек, ни дверных замков, а их заменяют крючки. Но и эти слабые запоры часто заменяются обыкновенными шворками. Притом двери почти всегда со щелями и нередко с дырами на сучках. Виноват ли хозяин, что дверь покосилась, что дерево ссохлось, что сучок выпал? Но эти невинные проделки ведут к тому, что из одной комнаты можно видеть все, что происходит в другой. И в пригодном случае можно сквозь щель перерезать веревку, а там уж бог судья. Греки заметили, что именно такого рода дверь отделяла их комнату от занятой евреями, и положили или обоим