Том 8 - Леся Українка
Десь же беруться й тепер ті робітницькі гурти в російській державі, що ми спогадувалиі Нехай тим часом вони собі збираються й крадькома,— перше буде тайно, а потім буде явно; буде явно тоді, коли настане слушний час, а той слушний час настане тоді, коли робітники тямитимуть себе, і своє право, і свою єдність, і свою силу,— той слушний час не за горами, коли ми поможемо йому прийти.
А щоб слушний час настав для повного визволення всіх робітників з неволі:
Робітники всіх країв, єднайтесь! Єднайтесь, як вільний з вільним, рівний з рівним!
Чия правда, того буде й сила!
«МИХАЭЛЬ КРАМЕР» Последняя драма Гергарта Гауптмана
Новая драма Герг[арта] Гауптмана ставит всякого критика, будь он рецензент-дилетант или серьезный «эссе-ист»-аналитик, в трудное положение: она и манит, и пугает, ее нельзя, даже нет сил пройти молчанием, но чтобы заговорить о ней, надо прежде победить в себе тот «священный страх», который заставляет нас долго мол-чать перед истинным произведением искусства и кото-рый именно лучше всякого анализа доказывает нам, что мы имеем дело с недюжинным проявлением челове-ческого духа. Но едва побежден страх, как уже является стремление как-нибудь активно приобщиться к захваты-вающему нас произведению: копией или подражанием, переводом или критической мыслью,— да дозволено будет нам выбрать последний способ, без претензий, конечно, стать наравне с поразившим нас творением.
Драма «Михаэль Крамер» поражает нас, с одной сто-роны, своей новизной, оригинальностью темы и положений, с другой — тем, насколько Гауптман в ней верен себе, насколько он проникнут одним стилем, сво-им собственным стилем, который, несмотря даже на та-кие уродливые его проявлення, как, напр[имер], фарс «Шлук и Яу», всегда самобытен, всегда узнаваем с пер-вой, раскрытой наудачу страницы. Уже прочтя первую сцену, всякий, кто только знает этот стиль, скажет: да, это Гауптман!
Да что же это за стиль? Кто такой Гауптман как писатель — натуралист, реалист, декадент, новоромантик? К какой он школе принадлежит? Или он создал сам новую школу? На эти вопросы старается ответить критика с тех пор, как Гауптман создал себе имя, но ответы полу-чаются или сбивчивые, или противоречивые. Нам кажет-ся, что скорее всего те правы, которые не считают Гауптмана ни адептом, ни основателем какой-либо опре-деленной школы или направлення, какой-либо литератур-ной секты. Нам кажется, что если бы кто спросил Гауптмана, как пастор мастера Генриха в «Потонувшем коло-коле»: «Да для какой же церкви вы творите?» — он, подобно Геприху, ответил бы: «Ни для какой».
Меньше всего он натуралист, хотя многим сценам и выражениям в его драмах (не исключая даже неземного «Потонувшего колокола») позавидовал бы сам Золя; реа-лист он настолько, насколько пеизбежпо бывает им всякий истиннын художник; печать декадентизма лежит на большинстве его героев; освободительный дух новороман-тизма веет во всех его сочинениях без исключения. Га-уптман причастен всем современным ему школам, и все-таки он «одинокий» в литературе, подобно тому, как все его главные герой «одинокие» в жизни. Критика, благо-склонная к Гауптману, долго надеялась, что это он еще не установился, еще не выбрал определенного направлення, но потом потеряла эту надежду и с грустью признала факт, что Гауптман навсегда остался «диким» среди литературных партий и фракций. Неблагосклонная критика отметила этот факт злорадно, как признак бесприн-ципности, неустойчивости, умственной несостоятельности, отсталости и т. д. Причина этих нападок была в сущ-ности та, что изолированное и высокое положение Гауптмана в немецкой литературе начало раздражать осно-вательные, привыкшие к правильно построенным системам умы серьезных немецких критиков, а еще больше раздражало оно сердца молодых, очень притязательных, но слишком легко вооруженных собратов Гауптмана. Из лагеря этих молодых вышла претенциозная, рассчи-танная на большую сенсацию брошюрка Ландсберга «Los vom Hauptmann!» («Пора освободиться от Гауптмана!»), которая действительно достигла своей цели, т. е. наде-лала много шуму. Когда шум несколько улегся, то сами «молодые» в лице критиков журналов «Gessellschaft» и «Neue deutsche Rundschau» * подняли вопрос: кому это, собственно, пора освободиться от Гауптмана? кто состоит под его влиянием? где его школа, его подражатели? Этот вопрос остался без ответа, так как самому Ландсбергу неловко было бы признаться, что он желает освобожде-ния от Гауптмана не как от литературного вожака или коновода, какими были в своє время, напр[имер], Виктор Гюго или Золя, а просто как от слишком большой вели-чины, которая стесняет своей грандиозностью. Очевидно, современникам Гауптмана начинает казаться, что он «загромождает свою эпоху» (il encombre son siecle), как это казалось относительно Шатобриана * его молодим собратам.
Несмотря на то что именно Гауптман своей «Ганнеле» и своим «Потонувшим колоколом» задал тон немецкой новоромантике, он не только не сделался вожаком школы, но даже вызвал наиболее резкие нападки из новороман-тического лагеря (к которому принадлежит и автор бро-шюры «Los vom Hauptmann!») за то, что будто бы он своей нерешительностью, своими периодическими воз-вратами к реалистическим приемам подает дурной при-мер своим подражателям (кто эти подражатели, нам не-известно) и тормозит правильное развитие новой школы. Повторилась история «роялистов», которые обыкновенно не считают своего главу достаточно «лояльным». Этим мы не хотим сказать, будто Гауптман действительно глава новоромантиков в том смысле, в каком можно при-ложить этот термин, напр[имер], к Метерлинку, но он, как идеолог, больше сделал для новоромантизма, не го-воря уже об искусстве вообще, чем Метерлинк и прочие корифеи новой школы. Он сам не сделался корифеем, потому что ему подражать нельзя: он не создал ни одного шаблона, он сам себе не подражает. Как мало сходства, напр[имер], между «Ткачами», «Ганнеле», «Потонувшим колоколом», «Геншелем» и т. д. Недаром он поставил в начале драмы «Одинокие люди» такое посвящение: «Вручаю эту драму тем, которые пережили ее»,— подражать ему может только тот, кто переживает сам его настрое-ние, но это уже не будет подражанием подобно тому, как у самого Гауптмана это не єсть самоподражание, когда он постоянно возвращается в разных своих драмах к своим излюбленным идеям и положенням. Правда, между «Одинокими людьми» и «Потонувшим колоколом» много общего и в фабуле, и в идее, а к новой его драме, как мы увидим дальше, можно подобрать параллели чуть не к каждой сцене из его прежних произведений, но это не подражание, не переписывание себя, а разви-вание дальше тех идей, которые, очевидно, слишком дороги писателю, слишком тонко и широко воспринимаемы им, чтобы быть исчерпанными в одном произведении. У каждого болыпого писателя есть известная группа идей или даже одна какая-нибудь идея,
