Молодість Мазепи - Старицький Михайло

О, у него много верных подлипал! Хоть бы Самойлович, Гвинтовка и другие.

Опять в словах полковника Мазепу поразило его полное незнакомство со всеми обстоятельствами задуманного Дорошенко переворота. Самойлович — угодник Бруховецкого? Конечно, для отвода глаз он и должен был вести себя так на левом берегу, но полковник Гострый должен же знать истинные рации и намеренья Самойловича. Теперь уже Мазепа бросил в свою очередь подозрительный взгляд на полковника. "Ге-ге! — подумал он про себя. — Да уж ты-то сам кто такой будешь? Не попался ли я в ловушку? Ну, постой же, попытаю я и тебя! Надо быть поосторожнее и не выболтать чего-нибудь лишнего". И стараясь не подать ни малейшего намека на то, что он подозревает полковника, Мазепа отвечал небрежным тоном.

— Да, много теперь зрадников и иуд расплодилось кругом. Прежде говорила пословица: надо пуд соли вместе съесть чтоб узнать человека, а теперь, думаю, и того было бы мало. Вот скажи мне, добродию, кому из людей доручил ты свою справу по селам, разослал ли везде вестунов, чтоб к тебе собирались?

Лицо полковника не изменилось, только в глазах его словно промелькнула улыбка.

— По селам? — изумился он. — А ты откуда знаешь, что я там поставил своих вартовых?

— Не знаю, а спрашиваю, чтоб сообщить и моему гетману, подготовлен ли народ?

— Гм! гм... А ты из Чигирина прямо, или заезжал куда?

— Из Чигирина. — улыбнулся чуть заметно Мазепа.

— Так, так... Люди, говорю тебе, у меня верные, верные, своя рука.

— У, хитрый лис! — подумал про себя Мазепа, — тебя, видно, сразу не прощупаешь.

— Верные-то верные, — произнес он вслух, — одначе вспомни, пане полковнику, как тебя твой же слуга Иван Рагоза чуть-чуть не предал Бруховецкому. Да стой, что же ты сдела с ним?

Полковник вздрогнул:

— А что же с такими шельмами делать? Наказал его примерно, да и баста, — отвечал он, овладев сразу собою. — Все это от хворости моей происходит: не могу сам выехать никуда, приходится доручать все чужим людям. Ох-ох-ох! — застонал он и ухватился руками за правую ногу. Притворство полковника взорвало Мазепу.

— Ну, постой же, уж я выведу тебя, хитрец, на чистую воду: или ты или не ты? — решил он и, обратившись к полковнику, произнес с любезной улыбкой, дотрагиваясь до пышной медвежьей шкуры, покрывавшей ноги полковника:

— Да, ноги для казака первое дело. Какие уж там войсковые "справы", когда не может человек и с места подняться. А дозволь-ка спросить твою милость, не с того ли косматого супостата эта шкура, которому ты позавчера на "вловах" так молодецки брюхо распорол?

По лицу полковника мелькнуло молнией изумление, сменившееся нескрываемой улыбкой.

— Ге-ге! Да ты уже и это выследил! — воскликнул он весело, подымая голову.

Мазепа заметил теперь с изумлением, что и осанка полковника, и выражение лица его совершенно изменились. И под нависших бровей глаза глядели теперь бодро и весел под усами играла веселая, насмешливая улыбка.

Ну, пане добродию, — ударил он Мазепу по колену. — Годи нам с тобою, как малым детям, на гойдалке качаться; вижу, что не абы кого прислал ко мне Дорошенко. Пробач же теперь мне, что до сих пор не верил я тебе, хоть ты и показал мне гетманский перстень: мало ли чего не могло случиться, мог и украсть его кто-нибудь у гетмана, или у тебя, а теперь ведь расплодилась такая тьма неверных собак, что и своих стен начинаешь опасаться. Ко мне уже не раз добирался сам дьявол Бруховецкий и приспешников своих подсылал, только я ведь как еж, меня ведь голыми руками да голым разумом не возьмешь!

— А я уж подумал, не завел ли меня проводник к какому союзнику Бруховецкого? Не хотел уже и верить тебе, — усмехнулся Мазепа.

— И добре делаешь, что не сразу всякому веришь, а наипаче тут у нас на левом берегу... Одначе, пойдем же теперь христианским делом повечеряем, чем Бог послал, да за вечерей и побеседуем про всякое дело. Пожалуй, будь дорогим гостем, — произнес он, подымаясь бодро с места и указывая рукой дорогу Мазепе.

— А нога? Может, пана полковника "пидвесты" нужно? — улыбнулся Мазепа.

— Ха-ха! — рассмеялся здоровым низким голосом полковник и отбросил в сторону и палку, и медвежью полость. — Эта хвороба еще "сумырная" — от первой чарки замолчит.

Полковник распахнул противоположные двери, и они вошли в большую, ярко освещенную комнату.

Посреди комнаты стоял большой стол, покрытый скатертью с массой фляжек, кувшинов, блюд, мисок и полумисок, посреди которых возвышались большие серебряные шандалы с зажженными в них восковыми свечами. Направо от стола в большом очаге пылали и потрескивали толстые полена дров. Подле очага, растянувшись на полу, лежали два огромных волкодава.

Глухое рычанье раздалось навстречу Мазепе, но полковник прикрикнул на собак, и они замолчали, сердито нащетинив свою шерсть.

— А вот, пане добродию, и моя молодая хозяйка, — произнес он, — прошу любить да жаловать.

Мазепа оглянулся, приготовляясь сказать обычное приветствие, и вдруг — слова замерли у него на устах... Он сделал невольно шаг вперед и остановился, как вкопанный.

Перед ним стояла таинственная казачка, с которой он встретился прежде в лесу.

XXXVIII

Девушка стояла перед Мазепой, тоже окаменевшая от изумления, широко раскрыв глаза. Несколько секунд они стояли так молча друг перед другом, не произнося ни одного слова.

Изумленный полковник тщетно переводил свой взор с одного на другую, стараясь открыть причину такого непонятного изумления, наконец, терпение его истощилось.

— Да что это такое, Марианна! — воскликнул он. — Виделав ты его где-нибудь, что ли?

— Отец, — ответила девушка, оправившись от изумления, это тот лыцарь, который спас мне жизнь.

— Спас тебе жизнь? Как? Что? Когда? — вскрикнул изумленный полковник, отступая теперь в свою очередь от недоумения назад.

— В лесу... когда кабан подсек ноги моему вороному. Лицо полковника просияло.

— Так это ты? — заговорил он радостно, делая шаг навстречу Мазепе. — Господи Боже мой! Вот-то радость! Ну, иди ж, идя сюда, дай я тебя расцелую да подякую, ведь большей услуги мне никто не мог учинить: вот эта упрямая дивчина у меня одна. Ха-ха! А я-то еще тебя и в хату не хотел пускать! Вот старый дурень, ей-Богу! — с этими словами полковник крепко обнял Мазепу и запечатлел на его щеках три звонких поцелуя и, отстранившись от Мазепы, но все еще держа его за руку, произнес с лукавой улыбкой: — А ты отчего мне сразу не сказал? Ей-Богу, чуть-чуть не довел до греха!

— Да как же мне было сказать? — улыбнулся Мазепа. — Ведь я не знал, что прекрасная панна — дочь пана полковника и живет в этом диком лесу.

— Не зови меня панной, казаче, — ответила гордо девушка, мы с батьком польского шляхетства себе не просили, — зови меня Марианной!

— Вот какая она у меня "запекла", — подморгнул Мазепа Гострый, — дворян новых не терпит горше жидов.

— Если ты позволила называть тебя так, Марианна, то поверь мне, это будет гораздо приятнее, чем называть тебя ясноосвецоной княгиней, — поклонился девушке Мазепа, — но имени твоего я не забыл, я только проклинал себя тысячу раз за то, что не спросил тебя, чья ты дочь и где проживаешь.

— Зачем же тебе понадобилось это?

— Прости меня на прямом казацком слове: хотел еще раз увидеть тебя, потому что такой отважной и смелой девушки я не видел нигде и никогда.

На щеках Марианны выступил легкий румянец.

— Не соромь меня, казаче, — ответила она, — в тот раз проклятая рушница осрамила меня, но если ты останешься у нас и завтра, я покажу тебе, что умею попадать в цель.

— Что там говорить о рушницах? Рушница всегда и всякому изменить может, — перебил Марианну отец, — сабля да нож — самые верные казацкие друзи! А что уж храбра моя донька — так это ты, казаче, правду сказал, да... на медведя выходит, ей-ей! Одначе, что же это мы стоим, да и гостя на ногах держим? Проси ж садиться, угощай, чем Бог послал, Марианна! Ты не взыщи, пане ротмистре, за нашу справу: нет у нас здесь ни городов, ни садков, живем себе, как пугачи в лесу.

Он сел за стол, посадив по правую руку от себя Мазепу, а Марианна поместилась против них.

Хотя полковник и просил у Мазепы извинения за скромный ужин, но слова его были далеки от истины: весь стол был заставлен огромными мисами со всевозможными кушаньями, первенствующую роль среди которых играли трофеи собственной охоты. Здесь были копченые медвежьи окорока, дикие козы, кабаньи филе, соленые дикие утки и гуси и другие отборные кушанья. Между блюдами подымались высокие серебряные кувшины и фляжки.

— Ну, что будешь пить? Мед или венгржину? — обратился к Мазепе Гострый.

— Хоть и меду, мне все равно.

— Мед, так и мед, мед добрый, старый. Ну, наливай же келехи, Марианна, — обратился он к дочери и затем продолжал с улыбкой, — да, славный, из собственных бортей и неоплаченных. Хо, хо! Я ведь стаций не плачу: не приезжает никто за сборами, а самому везти будто не рука! Ну, — подал он Мазепе налитый уже Марианной кубок, — выпьем же за то, что Господь привел тебя под нашу убогую кровлю! Да наливай же и себе, Марианна, выпьем все разом. Вот так! — и поднявши высоко свой кубок, он произнес громко: — Даруй же тебе, Боже, славы и здоровья, а нам дай, Боже, поквитовать когда-нибудь твою рыцарскую услугу. — С этими словами он чокнулся своим кубком с Мазепой, а затем и с Марианной.

Мазепа наклонил голову в знак благодарности на приветливые слова полковника и отвечал, чокаясь также своим кубком с полковником и с Марианной:

— Напрасно благодаришь меня, пане полковнику, — в этом "вчынку" виновницей была одна слепая доля, которая привела меня на ту пору в лес, но если ты это считаешь заслугой, то доля уже "стократ" вознаградила меня тем, что снова привела к вам.

— Хо-хо! — улыбнулся полковник, расправляя богатырские усы, — вижу, щедрый ты на слова, пане ротмистре, так совсем захвалишь нас с донькой: мы и вправду подумаем, что мы какие-нибудь важные птицы, а не опальные казаки. Одначе расскажи же мне, каким образом сталось все это, как пошел ты на ту пору в лес?

— Я ехал от кошевого запорожского Сирко посланцем к Дорошенко...

— От Сирко к Дорошенко? — перебила его с изумлением і Марианна.

— Да, от Сирко к Дорошенко. Но что же тебя удивляет в этом, Марианна? — переспросил девушку Мазепа.

— Так значит, ты наш, а не польский пан? — слегка запнулась девушка.

— Ваш, Марианна, и сердцем и душой, — отвечал с чувством Мазепа.