Молодість Мазепи - Старицький Михайло

Одно только обстоятельство слегка утешало его, — это то, что и Сыч, и Безрукий были вместе с Галиной, они же не допустят какого-нибудь страшного злодеяния над бедным ребенком, — думал он, — а тем временем он, Мазепа, исполнит поскорее свое поручение и, отпросившись у гетмана; бросится снова в степь, а если не найдет там опять никаких следов — что тогда? Какая-то ярость начинала охватывать Мазепу перед этой абсолютной неизвестностью. Решительно судьба задалась целью преследовать его! Вот как это серое небо обложили кругом свинцовые тучи, так и его окружили каким-то неразрывным кольцом непреодолимые неудачи. И ни одного луча надежды впереди... И все так неожиданно! Вот хоть бы и это дело, которое он сам задумал, на которое возлагал такие большие надежды, — теперь становится ему на дороге и будет стоить, быть может, жизни Галине... О! Проклятье! — прошептал он яростно, стискивая зубы, — хоть бы уже скорее освободиться, а то потом, когда подымется буря, где уже там будет отыскать хоть кого-нибудь! А тут еще словно все сговорилось против него — и мать, и люди, и обстоятельства, и сама погода! Да вот еще заезжай к этому Гострому! Хотя бы знать, скоро ли его жилище?

Мазепа поднял голову.

— Ну и дичь! настоящее шутово кубло! — прошептал он невольно, озираясь кругом.

Действительно, чем дальше ехали путники, тем мрачней и угрюмей становилась местность. Дорога все подымалась в гору. В некоторых местах обвалившиеся сухие ели перебрасывались с одой стороны обрыва на другую, словно висячие мосты, в других они совсем склонялись над дорогой своими мохнатыми ветвями. Голые, песчанистые обрывы сдавливали дорогу еще теснее в своих объятиях. Узкая полоса неба, видневшаяся над головами путников, нагоняла на душу своим угрюмым сумрачным видом еще большую тоску. Ноги лошадей грузли в песке, так что подвигаться вперед можно было только шагом. Становилось темно; вывороченные корни и стволы елей начинали принимать фантастические очертания. "

— Ну, уж и место, — покачал Мазепа головой, — как раз бы здесь ведьмам свадьбу играть. Фу ты, нечистая сила! — сплюнул он на сторону, — сама на язык лезет.

В это время размышления его прервал протяжный стон филина, раздавшийся сзади за его спиной, будто из средины его обоза. Мазепа насторожился. Прошло несколько минут, крик повторился снова, и вдруг на него откуда-то издалека из глубины бора, ответил такой же протяжный заунывны! крик.

— Го, го, — подумал про себя Мазепа, — это что-то не гаразд! Кричала не ночная птица, а наш проводник, я узнал его голос; но с кем это он перекликается? Уж не обманывает ли? Как раз еще заведет к кому-нибудь из подножков Бруховецкого, или к каким харцызякам в зубы, мало ли их бродит теперь по таким пущам! — Эй, кто там! — вскрикнул он вслух, поворачиваясь в седле.

Старый Лобода подскакал к нему.

— Слушай, Лобода, — обратился к нему Мазепа, — расспроси ты этого поводыря: куда он нас ведет и скоро ли буде жилище Гострого? С утра путаемся в этой чащобе и не найдем следа... Скажи ему от меня, что если до ночи не доведет он нас, так пусть не нарекает на долю, что пропадет его пояс, а виселиц здесь найдется довольно. ^

Лобода поскакал назад и через несколько минут вернулся с ответом, что проводник "упевняе" его мосць, что он идет по верной дороге, и через час обещает доставить их к самому дворищу полковника.

— Ну, гаразд, — ответил слегка успокоенным голосом Мазепа, — да трогайте вы лошадей, что ли!

— Трудно скорее двигаться: опасно оставить обоз, — ответил Лобода, — проводник говорит, что скоро окончится песок.

Мазепа ничего не ответил, а только проворчал сквозь зубы:

— Ишь ты, как темнеет кругом, того и гляди, что напорешьсі на какой-нибудь сучок или "влучиш" в яму.

Однако делать было нечего, надо было продолжать путь шагом.

Дорога между тем, сначала подымавшаяся в гору, пошла ровно. Песок совсем исчез, почва стала твердая; среди елей и сосен начали попадаться дубы, грабы, осина. Отряд двинулся рысцой. Вскоре сосновый бор совершенно заменился густым и диким чернолесьем. Дорога начала незаметно понижаться. Подступавший с двух сторон лес сдавливал ее все больше, наконец она сузилась до того, что стала не шире лесной тропинки. Беспокойство начало снова прокрадываться в сердце Мазепы. Спуск становился все круче, лошадь его осторожно ступала вперед, поматывая нетерпеливо шеей и настораживая уши. Вдруг за спиной его раздался снова протяжный крик ночной птицы, и через несколько минут издали с правой стороны донесся такой же заунывный стон.

— Опять перекликается чертов пугач! — проворчал Мазепа

— Ух, не по душе мне это! — Он хотел было крикнуть Лободу, но в это время лошадь его шарахнулась в сторону с такой силой, что Мазепа едва удержался за ее шею, чтобы не вылететь из седла.

— Засада! — вскрикнул он, придерживая испуганное животное. — Гей! Проводника сюда!

В одну минуту Лобода и другие казаки отряда подскакали к Мазепе вместе с проводником.

— Куда ты завел нас, сатана! — закричал на него Мазепа, вырывая из-за пояса пистолет. — Смотри, дорога перекопана, повалены колоды! С каким лесным дидьком перекликаешься ты? Говори все по правде, или я застрелю тебя сейчас же, как пса!

Угроза Мазепы, казалось, нимало не смутила проводника.

— Если пан ротмистр застрелит меня сейчас же, как собаку, то никогда не выберется назад из этой пущи, — произнес он спокойно, — а если поедет за мною и дальше, то всегда будет иметь время застрелить меня; для того же, чтобы пан ротмистр не думал, что я хочу спастись бегством, то прошу привязать мою лошадь к своему поводу и пустить меня вперед.

Слова проводника были так логичны, что Мазепа не нашелся ничего возразить на них.

— С кем ты перекликаешься? — спросил он сурово.

— С вартовыми полковника.

— Почему же они не покажутся?

— Потому, что никто не должен знать того места, где они прячутся.

— Ишь, дьявольские выплодки, — проворчал Мазепа сквозь зубы, — кажется, в пекло можно пробраться скорее, чем к этому старому "дидьку" в дупло. Ну, — обратился он к проводнику, — ступай вперед. Да только смотри, я держу пистоль наготове: малейшее твое движение в сторону, и я без промаху всажу добрую галушку в твой затылок.

— Гаразд, — ответил проводник.

Повод его лошади прикрепили к лошади Мазепы, Мазепа осмотрел заряды в пистолете, и отряд снова двинулся вперед. Теперь двигаться стало еще труднее, чем прежде. Дорога быстро понижалась; потянуло сыростью, чувствовалось где-то близкое присутствие болота; ноги лошадей начинали скользить по влажной, грязноватой почве; густой черный лес превратился в какую-то сплошную, непролазную чащу; беспрерывно то там, то сям на дороге встречались сваленные кучей колоды, или прокопанные канавы, или просто "провалля", тогда проводник сворачивал в сторону и выходил на какую-то неприметную тропинку, скрытую в чаще, и путники начинали снова колесить по лесу. Крики пугача раздавались все чаще и чаще, и каждый раз этот протяжный стон вызывал в сердце Мазеп какое-то неприятное, подозрительное чувство. Наконец, после тысячи остановок, криков, возгласов, проклятий, отряд выбрался из лесу и остановился на его опушке.

Было уже совершенно темно, так что Мазепа с трудом мог рассмотреть местность, в которой они остановились. Это была огромная круглая котловина, отлогие стороны которой были покрыты со всех сторон сплошным черным лесом; у подножия леса разостлалось полукругом какое-то топкое непролазное болото с мутно блиставшими кое-где светлыми пятнами, — речкой ли, скрывающейся в очеретах, или просто выступившей из-под почвы водой. За этим болотом подымалась снова темнеющая громада земли, покрытая таким же лесом, на вершине которой Мазепа увидал неясные очертания чего-то громадного и неуклюжего.

— Вот оно и есть то место, где живет пан полковник, — произнес проводник, вытягивая руку по направлению горы.

— А как только мы туда переберемся? — спросил у него Мазепа, озираясь по сторонам. — Ни моста, ни плотины не видно кругом.

— Хе, хе! — усмехнулся проводник. — Ступайте за мною, я проведу.

Отряд двинулся снова по опушке леса, вдоль растянувшегося болота. Проехавши так с полверсты, проводник остановился вдруг у старой дуплистой вербы и, круто повернувшие приказал своим спутникам следовать за ним.

— Да что ты — прямо в болото? — остановился в недоумении Мазепа. — Потопить нас хочешь, что ли?

— Я в руках пана ротмистра, — ответил невозмутимо проводник. — Прошу следовать за мною, другой переправы нет.

Скрепя сердце, Мазепа должен был подчиниться его приказанию. Лошади начали спускаться и остановились у самого болота.

— Теперь гуськом, один за другим в ряд! — скомандовал проводник, вступая в болото. Раздалось громкое чавканье копыт, грузнущих в густой тинистой грязи.

Оказалось, что в этом месте под тонким слоем грязи, покрывавшей ноги лошадей до щиколотки и выше, была намощена совершенно незаметная для глаза узкая плотина; иногда грязь подымалась до колена лошади; но двигаться можно было, хотя и с большим трудом.

Сверни только на поларшина направо или налево, — обратился к Мазепе проводник, — так и пойдешь с конем к самому болотяному дидьку на вечерю.

Через четверть часа такой утомительной езды путники, наконец, выбрались на сухой берег и стали снова взбираться на гору Здесь уж дорога пошла ровно, и перед ними зачернела издали какая-то неуклюжая черная громада.

Подъехавши ближе, Мазепа с удивлением рассмотрел замок полковника; он был так мрачен и угрюм, что действительно напоминал страшное разбойничье гнездо.

XXXVII

Всю усадьбу окружал глубокий ров, а за ним — вал, на котором подымался еще высокий, сажени в полторы, острый частокол; состоял он весь не из бревен, а из цельных необтесанных колод, тесно сбитых и скованных между собой. Острые вершины его были еще снабжены сверху заостренными пиками, так что перелезть через него не было никакой возможности. Над коваными железом воротами с подъемным мостом подымалась высокая рубленая сторожевая башня с выглядывающими во все стороны длинными жерлами гаковниц. Частокол был так высок, что из-за него не видно было никаких внутренних построек. Гигантские столетние ели, обступившие замок, казалось, сторожили это мрачное гнездо.

Спустившаяся уже в лесу тьма окутывала и самую усадьбу, и высокие силуэты тихо шумящих елей.

— Ну и жилище, — подумал про себя Мазепа, останавливаясь перед замком, — настоящий разбойничий притон! Одначе, труби, Лобода, — обратился он к стоявшему с ним рядом слуге.

Лобода вынул из-за пояса небольшую, красиво завитую серебряную трубу и, приложив ее к губам, протрубил три раза.