Люборацькі - Свидницький А. П.

а в старину называвшиеся, как и теперь в Малороссии, кендями: кенди. Это тоже сапоги, только без голенищ и имеющие спереди украшения в виде двух петлиц, концы которых связываются между собою дратвою или тонким ремешком. Каракаты были обыкновенно больше сапог и шились без мерки. Они также уцелели у стариков священников и заменяют туфли. Остальная летняя одежда состояла из подрясника, даже выбойчатого, синего сукна или плисовой рясы и шляпы нередко поярковой, а чаще соломенной самоделковой. Покрой рясы и подрясника отличался от теперешнего их покроя тем, что на клубах делались складки (збиркы), как теперь на свытах (По[дольская] губ[ерния]) или юбках (малороссийских), и вообще как та, так и другой шились короче теперешнего, как в настоящее время в Бессарабии, Первую рясу обыкновенно дарил тесть, а первый подрясник сшивался на те деньги, которые выдаются при рукоположении консисториею. Давнишний покрой заменен новым, гладким, а давнишний обычай новым, гадким: вымогательством приданого до венца, хотя тридцать рублей и теперь выдаются из консистории, как выдавались и в старину.

[...] оказии, при такой бедности духовенства имели неблаготворное влияние на нравственное развитие как священников, так и мирян, потому что первые были вынуждены потакать, часто и подражать, слабостям других, от которых надеялись получить мерку-другую зерна и т. п.; отчего мало-помалу усвояли себе все их привычки. Необходимость лично косить, молотить, жать и т. д. еще более приближала священника к крестьянину, сближала их до фамильярности, делая панибратьями на ниве, на гумне и т. д. То и другое породили неуважение прихожан, выразившееся в разных поговорках, как напр. «пип - громадськый наймыт».

Если так смотрели на духовенство православные крестьяне, то чего можно было ожидать от католиков поляков и их подтакачей евреев! Действительно, те и другие относились даже к священникам свысока и первые дразнили их козьими бородами (kozia broda), а последние галэнхами. И несчастные, они переносили все это если не хладнокровно, то терпеливо, боясь прогневать пана и, чего доброго, потерять даже приход. Случавшиеся же примеры столкновений оканчивались так неудачно, что отбивали всякую охоту к сопротивлению или к самозащите. Даже и в тех случаях духовенству нельзя было предпринять что-либо, когда расхищали церковную собственность. Так смолчал священник, когда по смерти униатского священника в с. Низшем Ташлыке Гайсинского уезда экономия присвоила себе более ста десятин церковной пахотной земли, огромную леваду с двумя садами, пруд, хутор и, кажется, одиннадцать семейств крестьян. Так молчал священник в с. Янов (при Комаровке) того же уезда, где отнят был помещиком церковный хутор, И такие примеры нередки. Назначение в сороковых годах жалованья не изменило быта и положения нашего духовенства, потому что размер его был ничтожен в сравнении с действительными нуждами. Вследствие этого не произошло никакой перемены в отношениях прихожан к православному духовенству. По-старому голодное, оно по-старому же насыщалось на «оказиях», а дома хлебало кулиш или давилось галушками, по-старому же унижалось перед панами помещиками и панами их арендарями, отмалчиваясь от всех оскорблений, на старых же основаниях. Свежие личности или не попадались, или бывали затерты большинством. Помещики засекали крепостных, полиция была рада каждому такому случаю и сообщала священникам о неимении препятствий к погребению, священники погребали тело и преступление, не смея даже пикнуть, потому что власть и сила были не на их стороне. И существовало согласие между пасущими, стригущими и стригомыми, если можно назвать согласием невозможность не согласоваться с одной стороны, при самом наглом самоуправстве с другой.

В такой печальной обстановке долго глохло наше православное духовенство под двойным гнетом: православных, не тронутых образованием крестьян и испорченных ложною цивилизациею католиков панов с их подручниками евреями. Образование, которое давалось в новооткрытых тогда духовно-учебных заведениях, послужило ему только для уразумения ненормальности такого положения вещей и для изыскания способов без шума выбивать клин клином. Семинария, наконец, возымела свое действие,- и паны с горестью заметили перемену в духе духовенства. Отчего хотя они при встрече с священником по-старому бросали булавки, тряпки, плевки и т. п., но уже не смели предлагать ему сесть на стуле, занятом бульдогом, или на постели лягавой собаки. Тем более перестали требовать, чтобы священник стоял у порога, когда шинкарь сидел у стола. Живая память о Кармалюке поубавила им спеси и, во многих случаях, поделала наглых даже скромными. Скромность эта иногда доводила обе стороны до взаимных одолжений, почти до дружбы, так что прекратились даже драки воспитанников гимназий с воспитанниками духовных училищ. Можно, пожалуй, подумать, что такая перемена в панах произошла из политических видов. Но мы очень хорошо знакомы с характером поляков и не совсем согласны допустить в них такую тактичность. По нашему мнению, все произошло более по невозможности поступать иначе. В самом деле, что сделать с священником, который насмешку отражает едкою остротою, обильным источником которой служат народные рассказы; пощечины отдает четверицею, а за нагаи дубасит шкуру посторонками?? Вот и притихли паны, по их примеру присмирели и евреи; православному духовенству сделалось лучше, по крайней мере, в том отношении, что не только евреи, но даже паны не насмехались над ним в глаза. И это уже много значило в сравнении с прежним временем, когда еврей публично плевал вослед священнику и, для потехи пана, срывал шапку с головы священника на улице и бросал в чужой огород или в воду.[...]

В таком положении находились дела, когда крестьянам вменено было в обязанность бесплатно обрабатывать ружную землю. До этого времени они, за малыми исключениями, составляли одно целое со своим панотцом, и с этого времени оставили панотца особняком и составили из себя отдельную группу своих людей, к которым примкнули и причетники. Подстрекаемые последними, которых в свою очередь подстрекали евреи, научаемые панами, крестьяне отказывались ходить на панщину к священнику. Священники должны были избрать одно из двух: или отказаться от обработки, которая вела к улучшению их быта, или прибегнуть к помощи пана и принудить прихожан к исполнению возложенной на них обязанности. Были такие священники, которые обошлись без того и другого, но большая часть, избрала принуждения, за что крестьяне мстили самым чувствительным образом: потравами, кражею хозяйственных мелочей в то самое время, когда в них наиболее нуждаются, напр., кос в косовицу, колес в возовицу, граблей в гребовицу и т. д. Виновные не всегда укрывались и, будучи наказаны, мстили еще ожесточеннее. Паны были рады такому разладу