Рассказы из русского народного быта - Марко Вовчок

А как именины справляют или рождение? Пойдут тут сборы да приборы такие, сохрани боже! И вина выписывают, и шаль, и чепчик барыне, и шейный платочек, и желтые перчатки барину. «Да уж, кстати, будут посылать,- говорят,- то выписать и то, и вот это б выписать», и пятое, и десятое. Да так наберется, что на почту телегу надо снаряжать. Хоть много им утехи на именинах бывало, да много ж и хлопот, и тревог не мало: ведь совсем измучатся, пока отбудут, ходячи да думаючи тяжко: что лучше к обеду подать? Да как цветы ставить? Да чем генеральшу б удивить и покойного ее сна лишить? Изморятся, бывало, словно на барщине.

А никому уж столько дела тогда не бывало, как Арине Ивановне. Еще недели за две ее в город туряют: то одно забыли, то другое вспомнили, а там уж ей дома беда начинается. Только она утром глаза откроет, уж ей поваренок из двери чашку просовывает: «Пожалуйте муки!» Выглядывает птичница; молочница тоненько покашливает, чтобы не очень рассердить.

- Ох, нет на вас пропасти! - кричит Арина Ивановна.- И богу-то помолиться не дадут порядком!

Наскоро перекрестится, накинет платок на плечи, и целый день бегать ей, да хлопотать, да сердиться. Господа тревожились, да и веселились, а Арине Ивановне на званых-то обедах, надо думать, ей не очень весело бывало: сидит она себе в самом конце стола в своем чепчике с желтыми лентами, и никто на нее и не глянет, никто с ней не заговорит,- нешто воды налить попросит. Присмиреет она тогда и словно запечалится, задумается, а гости так и жужжат около нее за столом.

Пиры у господ за пирами, а тут глядь - денег нету. Вот сядут тогда они в гостиной и сидят,- приуныли. Один в окошко глядит, другой в другое: «Ах-ах-ха-х!» - ахают. А прошла беда, продали или заложили деревеньку, денежки зазвенели опять и опять обеды званые, гости нахлынули, пир горой, и весело живется, и хорошо им.

VI

На эти пиры, на угощения много деревень с рук сплыло. И Тростино мое родное. Кажись, ведь ни роду ни племени там у меня да и ни лица-то знакомого, а жалко-жалко было, и слезно я плакала, и живей мне былое время припоминалось.

- Игрушечка! О чем ты плачешь? - спрашивает барышня.- Полно оглядываться, не бойся никого, говори!

А я оглядываюсь, не слушает ли где Арина Ивановна.

- Скажи, о чем плачешь?

- Так,- говорю.

- Игрушечка, милая, скажи мне, какое твое горе? - говорит, а сама мне ручку на плечо положила и в лицо мне заглядывает.

- Ах, барышня, барышня! - отвечаю.- И на что вам знать, что мое за горе!

- На то знать, что мне тебя очень жалко, Игрушечка,- говорит.

Я на нее поглядела. Глаза у ней такие тихие, и личико отуманилось.

- Барышня, милочка! Продали Тростино!

- Какое Тростино, Игрушечка?

Она и не знает. Вот я ей рассказываю, и жалуюсь и плачу, а она все мне:

- Говори, Игрушечка, говори.

- Да что ж больше говорить? Я все надеялась, все ждала, авось, когда поедут господа в Тростино,- хоть гляну да вспомню былое,- а теперь продано, не видать мне его и не слыхать об нем!

- На что продали Тростино, Игрушечка? Ты не знаешь?

- На пиры деньги понадобились, то и продали,- отвечаю.- Так я в девичьей слышала, толковали. Кто-то в нашей избушке жить теперь будет!

Хоть Арина Ивановна дразнит меня, бывало, что избушка наша давным-давно завалилась, я хоть часто плакала от ее слов, а все не верила ей. Мне казалось, что и ветшать-то избушке той не приходится.

А барышня слушает мои речи да задумалась, задумалась. Сидела она на ковре, ручкой головку подперла, и в каких-то мыслях тихих и важных.

- О чем, барышня, вы задумалися? - спрашиваю.

- Так, обо всем, Игрушечка.

- Да о чем же обо всем?

- Да так,- отвечает,- как это все на свете делается!

- Да что?

- Игрушечка,- говорит,- ты замечаешь ли, что когда одни плачут, другие смеются; одни говорят одно, а другие опять совсем другое… Вот ты плачешь, что Тростино продали, а мама и папа всегда в радости, когда деньги получают… а, Игрушечка?

Да вдруг в тревоге такой ко мне:

- Да нельзя разве, чтобы все веселы были? Нельзя, Игрушечка?

- Видно, нельзя,- говорю.

- Отчего ж?

- Да не бывает так. Вот ведь и мы с вами все вместе, а мысли у нас разные приходят…

- Да отчего ж так? Отчего?

Я что сказать ей не знаю…

Тут Арина Ивановна шасть в детскую, мы смолкли.

- О чем щебетать изволили, сокровище мое? - спрашивает у барышни.- Уж не сердитесь ли, мой голубчик? Щечки-то у вас горят.

Барышня ей ни слова в ответ и отошла от нее.

- Да что ж это вы от меня таитесь, голубчик мой, от своей Арины Ивановны-то? Скажите, скажите!

- Арина Ивановна! Я вам не хочу ничего говорить,- ответила ей барышня и строго так-то на нее глядит и прямо, что смешалась Арина Ивановна. Не прибрала, что сказать, что сделать, да на меня напустилася:

- Погоди, погоди ты, змейка! - грозится.- Я вот барыне все скажу; я тебя на свежую воду выведу, погоди!

И побежала к барыне.

- Барышня,- говорю,- что мне делать? Нажалуется на меня Арина Ивановна.

- Не бойся, Игрушечка, я за тебя заступлюсь.

Двери отворяются, барышня еще мне кивнула - не бойся. Вошла барыня, за нею барин, и сели по креслам и смотрят на барышню и на меня, а Арина Ивановна из-за дверей головку выставляет, точно змея жальце свое. Господа поглядели, поглядели и спрашивают у барышни:

- Зиночка! Что такое было? О чем ты с Игрушечкой говорила? Поди ближе и скажи маме.

- Говорили, что одни люди плачут, а другие