Рассказы из русского народного быта - Марко Вовчок

Марко Вовчок

РАССКАЗЫ ИЗ РУССКОГО НАРОДНОГО БЫТА

збірка оповідань

I

Надежа по шестому году сиротою осталась. Покорная, тихая была девочка, а уж какая сердечная, любящая! Ты только призадумайся, запечалься, она не отойдет от тебя: и поплачет вместе, и потужит; смотришь - тоску твою развеяла. И где она словам таким нежным научилась, где таким уговорам тихим да ласковым?

Прежде она между людьми маялась: то у того поживет, то у другого побудет. Работница она была славная, так никто ею не тяготился, всякий еще рад был; потом мы ее просили, она к нам перешла. Мы с сестрою старухи одинокие, хворые, занеможем - некому воды испить подать. А как она за покойницей сестрой ухаживала! Как дочь родная! Бывало, ночей не спит, моя голубка белая! Скончалась сестра,- меня утешала, покоила… Редкое было сердце, доброе, верное!

Время-то как бежит! Давно ли, кажись, Надежа малолеточек была, а вот уж Надежа и невеста. Статная, высокая, легкая, как птичка, коса русая, длинная, словно золото, блестящая; глаза тихие, печальные, улыбка ласковая, голос задушевный. Приглянулась она Ивану Петрову. Иван - хозяин молодой, зажиточный; после родителей покойных добра немало наследовал. Ни братьев, ни сестер у него, сам всему голова, жених завидный был. А из себя красавец: цветущий, веселый, ловкий,- девушки просто сохли по нем. Вот и приглянись ему Надежа. Стал он с ней заговарить, стал ласкаться… Куда б она ни пошла, он уж и подстерег; встретит ее, подходит, речи ласковые говорит, сердечные…

А уж она-то как беззаветно его полюбила!

Все чаще да чаще они сходятся; стали люди замечать, стали поговаривать. Девушки посмеиваются. Которая, может, сама на Ивана-то метила, не удалось, вот и сердце берет. А я ничего не знаю, не ведаю; да и где старухе увидать, от кого услыхать? Зима стояла студеная, то я и за порог не вышла. Как-то уж весною выбралась я в праздник на улицу; сижу да греюсь на солнышке, и Надежа около меня, такая задумчивая. Скажет слово да и задумается, а я тоже не говорила: дело мое хворое, дряхлое - сижу да кряхчу.

Идут девушки мимо.

- Здравствуйте,- говорит им Надежа ласково так, приветливо,- куда это вы идете? Сели б с нами, посидели-поговорили.

- А что, видно, тебе без Ивана-то тошно? - затараторила Марфа Кругликова, такая бойкая,- пересмешница всесветная была.- Как его нету, то и нас зазываешь. Уж ты лучше с ним водись-знай, а нам ты не пара!

- Вот воротится с ярмарки, гостинцев навезет! - подхватила другая.

Засмеялись звонко и пошли себе.

- Ах вы озорницы! - крикнула я на них.

А Надежа меня за руку. «Не говори, не говори, родная! - молит, побелела, вот что твое полотно белое.- Сама я виновата!»

- И, что это ты на себя взводишь, касатка! - говорю ей да по головке ее глажу,- жаль мне стало бедняжечку.

- Виновата, сама виновата! Сама я свою славу девичью погубила!

Слезы у ней в три ручья.

- Вот то-то, голубушка,- говорю,- меня, старуху, чуждалась… я б тебе совет добрый подала, я б тебя поруководила! Что ты еще? Молодая голова, неразумная! Долго ли, мудрено ли обмануть-то!

- Обмануть! - вскрикнула.- Он не обманет… Только, тетушка милая, горько мне, что люди нас судят. Что ж, надо терпеть!

- Перемелется - мука будет, Надеженька! Выйдешь за него замуж, заживете припеваючи, все забудется: и твоя досада, и людские пересуды - все забудется!

- Ох, не забуду я, родная! - отвечает.- Не забуду: больно уж тяжко мне, больно уж сердце мое ноет!

II

Закручинилась она с той поры, от людей бегать стала; где ей смех, шепот послышится, вспыхнет вся, слезы навернутся; все ей мнится: над ней смеются, все, кажется, ее судят. Как на барщину не выгоняют, то ее не уговоришь порога переступить: «Ох родная, ох милая! Лучше я дома посижу! Не пойду… не пойду!»

Раз, смотрю, куда-то сбирается вечерком.

- Куда, Надежа? - спрашиваю.

- Иван приехал,- ответила она, а сама вся вспыхнула.

- Ступай, ступай, голубушка! Да порасскажи ты ему все… Что вот люди судят…

Она и побежала.

Приходит домой такая беспокойная, тревожная.

- Что, Надежа,- спрашиваю,- чего такая смущенная?

- Он просит, чтоб я завтра на улицу вышла… Все я ему рассказала… что люди смеются… что корят… Рассердился. «Что,- говорит,- тебе людей стыдиться? Я твой суженый, ты моя невеста… Выйди, выйди,- все просил,- утешь ты меня!» Ох, тетушка-сударушка! Как трудно мне выйти-то.

- Э, голубка моя! Тебе больше мнится, чем на деле оно есть! - говорю.

Она только вздохнула.

- Я пойду,- сказала помолчавши,- пойду… он просил… не ослушаюсь - пойду… Такой он сердитый был, такой гневный… и ласкает меня, и сердится… «Нарочно выйди! Выйди, коли любишь… Или тебе стыдно перед людьми признаться, что я по сердцу?.. Пускай-ка затронет кто мою суженую! Посмотрим!» Тетушка! Мне ли считаться? Мне ли обижаться? Мне только голову клонить!

- Полно уж, Надежа, полно, дитятко! - увещаю.

Встала она на другой день бледная, истомленная, видно, ночью-то и глаз не свела, бедненькая! Вижу, все тревожней она, все тоскливей, и говорю ей:

- Пойду-ка с тобою, на старости-то погуляю!

И пошли мы с нею вместе.

У нас в праздник как высыплет, бывало, молодежь на улицу - словно мак зацветет. Девушки одна одной наряднее, одна одной краше,- только охают добрые молодцы; а молодки скромные, веселые, а старушки такие добросердечные, ласковые,- сядут к сторонке, бают себе потихоньку да юностью любуются - утешаются. Тут по улице и хороводы водят, и в горелки бегают, и в коршуна, и в мак играют… каких затей нету!

Пришли мы. Я к старушкам подсела, Надежа к девушкам подошла. А девушки от нее сторонятся, шепчутся… Так-то печально, так-то уж тоскливо оглянула