Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

Сальная свеча до того нагорела, что едва светила, папироса потухла, а Антон Иванович лежит да страдает. С каким удовольствием он согласился бы вычеркнуть из своей жизни эти несколько часов! Какая глубокая рана зажила бы!

- Добры вечир! Спите? - весело спросил вошедший еврей - один из тех, которые получили печать.

Антон Иванович будто проснулся: «Что? Уже? - спросил он.- Так скоро?»

- Мы люди ловкие,- ответил еврей.- Мигом устроим всякое дело.

- Тем лучше для вас. Пожалуйте же печать.

- Пожалуйте пятнадцать тысяч, то получите печать. А не то миг все расскажем стряпчему, доставим ему и вашу печать, тогда на себя пеняйте.

Если бы кто ударил Антона Ивановича обухом в темя, то не так оглушил бы его, как еврей своим требованием. Он просто остолбенел.

- Ну-у? - продолжал еврей, смотря ему прямо в лицо.- Ну-у? Дадите деньги или идти к стряпчему?

- Где же мне взять столько? - сказал Антон Иванович, сам себя не помня.

- Где хочете, или в Сибирь. Вы думаете, что мы не знаем закона? Мы отлично знаем закон. Мы знаем, куда запрут вас. Так откупитесь?

- Чем же мне откупиться? Я сделал вам добро, а вы черт весть что хотите сделать со мною!

- И мы хочем вам сделать добро, только дешевле: вы сделали нам добро за десять тысяч, а мы хотим сделать его вам только за половину. Возвратите же наши десять и прибавьте своих пять - та й герехт.

- И поделом! - рассуждал Антон Иванович.- Не брать было взятки. Если бы пострадал, оставшись честным, то имел бы отраду, по крайней мере, в чистой совести, а теперь... Так и быть! Ступай, взяточник, в тюрьму!

Вошел Дувыд. Хотя он знал все и первоначально был послан другими с целью запугать Антона Ивановича, однако притворился ничего не знающим и спрашивает его: «Что с вами, что на вас нет лица человеческого?»

- Спросите у них,- сказал Антон Иванович, указывая на другого еврея.

Дувыд обратился к нему - и завязался горячий спор. Дувыд принял сторону Антона Ивановича, а тот настаивал на своем.

- Так и быть! - сказал наконец Дувыд по-русски.- Хочешь половину?

- И слушать не хочу,- ответил другой еврей тоже по-русски.

- Да я только и могу дать, что возвратить ваши деньги,- сказал Антон Иванович.

- Прибавьте что-нибудь отступного,- сказал Дувыд.

- Из чего же я прибавлю, если у меня больше нет?

- И не будет никогда,- сказал требовавший денег.- Дайте наши и бог с вами!

- Вот на столе,- сказал Антон Иванович.- Я до них и не дотрагивался. «Слава богу, что не сжег!» - подумал он.

Еврей пересчитал деньги, спрятал их, а потом отдал печать и сам удалился. Дувыд же остался с Антойом Ивановичем и заботливо расспрашивал его обо всем, как будто сам ничего не знал. Когда Антон Иванович рассказал все как было, то он воскликнул: «Эй-вэй! Почему меня здесь не мыло! Вот я бы посоветовал вам штуку! Что вам стоило написать городничему, что приходил такой-то еврей и украл печать? Пусть бы оправдывался».

«Правда,- думал Антон Иванович.- Это вышла бы отличная штука». Но уже было поздно прибегать к чему бы то ни было. Да Антон Иванович ни за что бы и не сделал подобной выходки. Он рад был, что тот ушел и поличное унес.

- Не правду ли я говорил, что у нас плут на плуте, едет? - сказал далее Дувыд.- Наши еврейчики мастера на все штуки. По крайней мере вы теперь безопасны. Контрабанда прибрана - и делу конец!

Антон Иванович ничего не отвечал. Дувыд скоро вышел, посмеиваясь, а он, не раздеваясь, лег на незастланной конке.

Не спится человеку в таком состоянии духа, в каком находился Антон Иванович. И он не спал, только лежал, потушивши свечу, как будто боялся света. Но и во мраке не дремала оскорбленная совесть: евреи, деньги, тюрьма, ссылка, позор и страдание - заслуженное и незаслуженное - так и носились перед глазами. Когда же, наконец, удалось заснуть, то и тогда душа не успокоилась; снились черти, называвшиеся вчера слышанными именами и имевшие физиономии вчера виденных людей. И как ни радостно он встретил день, однако был бы рад никогда не видеть таких дней. Как было обыскивать синагогу и чего в ней искать? Той контрабанды, которую сам помог спрятать? «Хорош чиновник! - рассуждал Антон Иванович.- И как образцово оставлен в дураках! Вот так не ударил лицом в грязь!»

Это приключение так подействовало на Антона Ивановича, что он признал себя неспособным для службы в здешнем крае и постарался перейти на север, где нет евреев. По той же причине и жена перестала мылить ему голову за честность, хотя и не оправдывала его поведения. Но Антон Иванович и этим был доволен.

- И бога вы не боитесь отпускать такую гадкую водку, да еще и в свой шинок! - сказал однажды помощник акцизного надзирателя одному заводчику.

- Как так? - спросил заводчик.

- Да очень просто. Вчера в с[еле] N, в вашем шинке мною составлен уже второй акт. Прежде было 36°, а вчера только 32°.

- Я приказываю отпускать не иначе как в 45°. Виноват, значит, шинкарь или подвальный, а не я.

- Шинкарь сваливает все на подвал.

- Посмотрим,- сказал заводчик и велел позвать подвального.

- Ты, должно быть, слишком богат, что не стесняешься платить штраф? - сказал заводчик подвальному, когда тот пришел.

Подвальный посмотрел на чиновника, потом на заводчика, затем опять на чиновника и ответил: «Я богат? Если бы я был богат, то не служил бы, тем более за десять рублей в месяц».

- Почему же и этим не дорожишь? Давеча я вычел с тебя семь с полтиною, а скоро придется вычесть вдвое.

- За что?

- А зачем отпускаешь вино в N в 32°?