Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

- И ничего не слыхали?

- Слыхал что-то, но не помню.

- Не про панов ли? Вспомните.

- Нет, не про панов.

- Так рассказать вам, что там случилось вот теперь, перед последнею рухавкою.

- Отчего же, расскажи.

И он начал: «Уже всем было известно, что паны скоро забунтуют; поговаривали даже, что они и войско составили, но где,- того никто еще не знал. Как вот довелось одному крестьянину - таки тамошнему жителю - идти медвинским лесом. Идет он, и байдуже. Вдруг фыркнула лошадь и послышались голоса. Вблизи нигде не было дороги, потому. Он начал прислушиваться: «Не воры ли?» - думает. Снова фыркнула лошадь, казалось, уже другая. Вот и снова - опять не из прежних. «Дай подсмотрю»,- думает шедший и покрался орешником. Чем дальше подвигался, тем гомон становился громче, и, наконец, явственно раздались польские слова. «Эге! - подумал крестьянин,- чи не панки? Ану, а ну?»

То, действительно, были они. Сидят - кто в карты играет, кто за самоваром, кто за бутылкою; кругом лошади привязаны. Насмотревшись из-за куста, мужик подумал, какую бы пакость устроить вражим панкам? и, не долго думая, закинул кожух на голову да как закричит не своим голосом, как заколышет кустом! Лошади так и пороснули. Что разбили в становище, что опрокинули; не одного панка растоптали. И сами воины не меньше лошадей струсили. Они опомнились только тогда, когда пакостник был уже далеко, и начали стрелять. Одна пуля попала ему в ляжку. Однако он добежал до села и рассказал обо всем в волости. Волость тотчас же написала исправнику, а раненого отправили в городскую больницу - в Звенигородку, кажется. Два дня прошло после этого, а от исправника не было никакого распоряжения. Тогда священник написал генералу, который квартировал в другом городе. А раненый лежит да лежит без всякой помощи. Как жена перевязала рану, так она и оставалась.

- Лечите меня, господин доктор, ваше благородие!

- Пусть тебя лечит тот, кто ранил,- ответил доктор. Он держал руку за панками.

Вдруг является генерал:

- Где доктор?

Явился доктор.

- Укажите мне раненного поляками.

- Вот он,- указал доктор.

- Ось я,- обозвался крестьянин,- прикажите, милость ваша, хай мені виріжуть пулю. Я так і чую, де вона.

- Так вы до сих пор не вынули пули?

- Э, ваша милость, і рани не обдивились. Як жінка зав'язала, так і тепер. «Нехай, каже, лічить, хто ранив»,- сказал крестьянин.

- Так-то ты лечишь! Ты так будешь лечить и всех раненых? - обратился генерал к доктору и хвать его за усы, «да так і потягнув догори». Скривился доктор и молчит, а генерал крикнул:

- Кузнеца сюда с кандалами и с заклепками.

А в том городе отличный кузнец - умеет паровики починять. Вот и пришел он со всеми принадлежностями.

- Куй, только хорошенько! - сказал генерал, а сам как схватил доктора за ус, так и держит - и держал до тех пор, пока кузнец не кончил работы.- Хорошо,- сказал тогда генерал и дал три рубля. Ей-богу, не лгу! А доктора как повели куда-то, так и след простыл.

Так вот оно как!

Ночью приехал доктор от генерала, но уже ничего не помог - раненый умер. Панки же ушли, благодаря исправнику. Он, говорят, отравился на дороге, когда был вызван в Киев».

Я задумался, рассказчик придержал лошадей и стал набивать трубку.

Хлеб был почти не тронут, но ни покосов, ни на корне не было видно; свекловица зеленела в стороне, и вдали виднелся дым. То грелся сторож возле своей будки. Дальше, по дороге к Умани, копны на поле становились реже не только вследствие своза, но и потому, что близко к Умани урожай был слабее - даже слабее прошлогоднего; солнце садилось, и вскоре передо мною заблестели огоньки Умани.

Я был весьма доволен не столько ездою в последний день, сколько самим подводчиком, и чистосердечно пожелал ему счастливого пути; но на дорогу ничего не дал, потому что у самого ничего не осталось.

Скучно и грустно передавать скучные и грустные истории; а мое путешествие отсюда становится именно грустным и скучнее езды с артиллеристом. Поэтому пропустим много времени, перескочим много городов и остановимся на с. Сербах. Это те самые Сербы, где казнен Гонта. Народ помнит катастрофу, и ямщик (я ехал почтою) указал мне долину, в которой совершена была казнь, но самого места указать не мог.

- Разве Гонту не в селе казнили? - спросил я.

- Должно быть, нет,- ответил он,- все говорят, что в той долине его казнили, а там нет никаких признаков жилья. А поймали его, говорят, в Грушке - село здесь недалеко - ляхи, переодетые в донцов. 97

- Не поют ли чего про это?

- В детстве я слыхал песню про Гонту и Зализняка, как они

Обступили город Умань,

Насипали шанці;

Вистрілили з семи пушок

У середу вранці.

Может быть, и теперь кто-либо знает больше меня; но я ничего не знаю, все перезабыл, а благодаря ямщицкой службе и вспомнить некогда.

Разбитые лошади плохо везли, разбитый колокольчик плохо звенел, повозка, тоже разбитая, ужасно дребезжала и так трясла, что захватывало дух. Теперь я рад был бы грязи, но где ее взять? Но хозяева желали погоды. Сентябрь приближался к концу, а копны еще густо стояли на поле, гречка же почти вся лежала в покосах. Только изредка виднелись черные копны ее в противоположность ярким цветам, которыми осень украсила леса.

Наконец я в Каменце - но нет; о Каменце я ничего не стану говорить. Все в нем противно для меня - и давнее прошлое, и теперешняя неудача, и узкие улицы, по которым от зимы до зимы, иногда и зимою струится серая вонючая жидкость, и театр, напоминающий конюшню, и мури, напоминающие польское владычество,- все противно, даже скалы, которыми некогда я так восхищался. Вода только не противна из так называемой гунской криниці, но пить ее мне не довелось. Криница слишком далеко за городом, а и мост через овраг, отделяющий город от криницы,