Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

- Хорошо спалось, служба? - спросил я своего артиллериста, шедшего навстречу с охапкою сена.

- Привычному и стоя хорошо спать,- ответил он, даже не посмотревши на меня.

- Что за угрюмый господин? - спросил меня товарищ по клуне.

- Солдат, мой подводчик,- ответил я.

- А прежний где?

Этого вопроса было достаточно для меня, чтобы вспомнить весь давешний ночлег с кабаньим концертом, свои часики, и то, что голос и лицо шедшего за мной принадлежат тому, что ночевал давеча в одной со мною комнате, как теперь в клуне. «Погоди же, голубчик, я тебя накрою»,- думал я, будучи уверен, что вижу похитителя мизерной собственности. Не желая, однако, дать какой-либо намек о том, что я узнал его, я сказал: «Вам откуда известно, что у меня другой подводчик?»

- Неужели вы до сих пор не узнали меня? Я ведь ночевал с вами в одной комнате, по ту сторону Белой Церкви, и видел не этого, а другого. Я даже хотел было ехать с вами, но вы ушли.

- Я ушел?

- Да, вы. Вышли в сени и не воротились, а только прислали подводчика за вещами.

- За вещами? За какими?

- За своими вещами. Ужели вы не помните?

- Помнить я помню, но ничего не понимаю. Меня ведь там обокрали, а тот подводчик ушел.

- Так знайте же, что он вас обокрал. Он при мне взял часы со стола, белый узелок, потом еще что-то и вышел. Больше я ничего не видел, потому что тотчас же отправился в путь. Я не прошел и сорока шагов, как он догнал меня. «Не видали моего пана?» - спрашивает. «Нет, говорю».- «Ну-у, поляцы!» - крикнул он на лошадей и поворотил назад.

- Ах, дворак-дворак! - сказал я,- ах, крепостное право!

- Вы, вероятно, предполагали, что я вас обокрал? - спросил собеседник.

- Признаюсь, да. Извините.

- Я не в претензии. Наш брат сельский учитель, да еще не штатный, в самом деле похож, по крайней мере, на карманщика. И нет ничего удивительного, что вы меня, обдертуса, сочли вором. Было бы гораздо удивительнее, если бы вы приняли меня за порядочного человека. Разве порядочные люди ходят в лохмотьях?

- Я, по крайней мере, знаю, что весьма многие, далеко не порядочные люди не только не трясут дрантьем, а, напротив, покупают дома. Но, извините, я предложу вам вопрос насчет вашей школы, если она существует.

- Не только существует, но даже процветает. У меня пятнадцать мальчиков и семь девочек.

- Поздравляю вас.

- Послушали бы вы, как бойко у меня читают в церкви! Словно горохом сыплет по решету. И не оглянешься, как «слава» кончена. Только успевай, батюшка, с «паки и паки».

- Вы не причетник ли?

- Нет, я просто учитель; но устав знаю и учу часослову и псалтырю не хуже любого причетника.

- Так в вашей школе учат часослов и псалтырь, а больше что?

- Граматку.

- Этим, я думаю, начинают, а чем кончают?

- Кто граматкой, кто часословом, кто псалтырем.

- Значит, вы по старой методе учите. Бог в помощь. И если мне по дороге, то я зайду в вашу школу.

- Милости просим, милости просим,- сказал учитель, переменивши тон,- милости просим.

- Барин, ищите подводы; я дальше не повезу вас,- вмешался мой артиллерист,- не сходно.

Сказать правду, я от чистого сердца был рад этому отказу. Сверх всего я имел предлог остаться еще некоторое время в теплой комнате.

- Однако, служба, как же ты оставляешь меня, не нашедши другого на свое место? Кто мне отыщет подводу? - сказал я.

- Это ваше дело, а я свое делаю - дальше не еду: не по пути. Вот мне куда,- указал он на дорогу, круто поворачивающую в сторону.

- Не беспокойтесь насчет подводы,- вмешался хозяин,- я доставлю хоть и целый десяток. Теперь не то, что было под панами. Народ поправился; почти у каждого хозяина есть лошади.

- И дело,- сказал артиллерист,- теперь к расчету. Вы договаривали меня на три дня - за три с полтиной; я вез вас два дня, так мне следует два рубля, копейки уж дарю.

- Разве мы поденно договаривались? - спросил я, пораженный такой наглостью.

- Все равно, что и поденно. Вы сказали, что до Умани три дня езды; я два дня вез вас...

- Но где же еще Умань?

- Для меня все равно, где бы она ни была. Я только знаю, что вез вас два дня, и беру себе два рубля, а третий извольте получить. Копейки дарю.

Я решительно не знаю, что тогда происходило во мне. Я помнил только, что при договоре дал артиллеристу три рубля, и понимал, что за вычетом двух мне остается получить один. Артиллерист между тем положил деньги на стол, поблагодарил хозяина за ночлег, перекрестился на образа и вышел. Севши на повозку, он снова перекрестился и погнал лошадей крупной рысью. Где же те лошадиные уставы, в силу которых я ехал шагом и столько натерпелся? И за что мне теперь пришлось поплатиться? Относительно дворака, я обвинял крепостное право, которым, впрочем, никогда не пользовался; но что думать по поводу артиллериста?..

Успокоившись несколько, я хотел было снова начать разговор о школе, но учителя не оказалось. Хозяин объяснил мне, что он принял меня за ревизора, струсил и ушел. Таким образом, я лишен был возможности узнать село, в котором крестьяне считают необходимым обучать грамоте даже девочек. Жаль только, что доброе желание их осуществляется так плохо.

Новый подводчик оказался непохожим на прежних двух. Он в тот же день доставил меня в Умань; а сверх того, целую дорогу то пел, то говорил. Он передал мне много ходящих в народе рассказов про последнее повстанье, 96 которые, переходя из уст в уста, получили уже каков-то легендарный, сказочный характер.

- Отсе шлях на Медвин,- сказал подводчик в одном месте, указывая на дорогу, шедшую в сторону,- а вы знаете Медвин?

-