Рассказы из русского народного быта - Марко Вовчок

Схватили мы ее на ру­ки, по­це­ло­ва­ли креп­ко: сла­ва бо­гу, жи­ва, наш­лась!

III

- Пойдем до­мой, Ма­ша! - го­во­рю, не по­ми­наю ей, что она нап­ро­ка­зи­ла, ви­жу - де­воч­ка пе­ре­пу­га­на.

- Дай я те­бя на ру­ках до­не­су, Ма­ша! - го­во­рит Фе­дя, ра­достный та­кой.

Маша все об­ни­ма­ла нас, а тут ста­ла вы­ры­ваться.

- Пойдем до­мой. Ма­ша!

Упирается: «Не пой­ду».

Мы ее уго­ва­ри­вать. «Не пой­ду, не пой­ду… ме­ня ба­ры­ня возьмет!..» Да да­вай при­жи­маться ко мне, про­ситься: «Не от­да­вай­те ме­ня ей! Спрячьте ме­ня!»

- Не бой­ся, роднень­кая, не бой­ся! Это те­бя пост­ра­ща­ли только.

Кое-как уго­во­ри­ла ее, при­ве­ла до­мой, ус­по­ко­ила да то­гда уж и го­во­рю ей:

- Маша, че­го ты ба­ры­не-то не от­ве­ти­ла? Не­хо­ро­шо, ди­тя­тко!

Так она и вспых­ну­ла вся.

- Не ма­ленькая ты, Ма­ша,- все уве­щаю,- зна­ешь, чай, что ба­ры­не по­ко­риться на­до; хоть она и су­ро­во при­ка­жет - слу­шаться на­до.

- А ес­ли не пос­лу­ша­ешься? - про­мол­ви­ла Ма­ша.

- Тогда го­ря не обе­решься, го­луб­чик,- го­во­рю.- Лю­бо раз­ве ка­ру-то при­ни­мать?

А Фе­дя да­же сму­тил­ся, смот­рит на сест­ру во все гла­за.

- Убежать мож­но,- го­во­рит Ма­ша,- убе­жать да­ле­ко… Вот трос­тянс­кие ле­тось бе­жа­ли.

- Ну, и пой­ма­ли их, Ма­ша… а ко­то­рые на до­ро­ге по­мер­ли!

- А пой­ман­ных-то в ост­рог по­са­ди­ли, рас­пи­на­ли всяче­с­ки,- го­во­рит Фе­дя.

- Натерпелись они и сты­да и го­ря, ди­тят­ко!

Я го­во­рю, а Ма­ша все свое:

- Да че­го за ба­ры­ню все так сто­ят?

- Она ба­ры­ня,- тол­ку­ем ей,- ей пра­ва да­ны; у ней каз­на есть… так уж ве­дет­ся…

- Вот что! - ска­за­ла де­воч­ка.- А за нас-то кто ж сто­ит?

Мы с Фе­дей пе­рег­ля­ну­лись: что это на нее наш­ло?

- Неразумная ты го­лов­ка, ди­тят­ко! - го­во­рю.

- Да кто ж за нас? - твер­дит.

- Сами мы за се­бя, да бог за нас! - от­ве­чаю ей.

IV

С той по­ры только и ре­чи у Ма­ши, что про ба­ры­ню. «И кто ей от­дал нас? И как? И за­чем? И ког­да? Ба­ры­ня од­на,- го­во­рит,- а нас-то сколько? Пош­ли б се­бе от нее ку­да захо­тели, что она сде­ла­ет?» От­ку­да у ней та­кие мыс­ли бра­лись, что в по­ру только ста­ро­му че­ло­ве­ку по­ду­мать! Отгон­ишь ее: «Пол­но те­бе, Ма­ша, мо­лоть!» Она се­бе ся­дет, задумается,­ да иной раз, под­пер­шись руч­кой, так долго-­долго си­дит, ду­ма­ет…

Вдруг од­ним ут­ром к нам ста­рос­та на двор. Ма­ша завидел­а его, по­бе­ле­ла и от­бе­жа­ла в уго­лок. Во­шел и кли­чет Ма­шу на ра­бо­ту. «Иди,- го­во­рит,- на бар­щи­ну, крас­ная де­вушка!» Шут­кою хо­тел раз­ве­се­лить нас, что ли,- доб­рый был че­ло­век по­кой­ник,- да ви­дит, что мы го­ло­вы повеси­ли­,- и сам вздох­нул.

- На ме­ня не пе­няй­те,- мол­вил,- я сам че­ло­век под­не­во­льный!

- Иди, Ма­ша,- го­во­рю.

А на Ма­ше ли­ца нет. Креп­ко уце­пи­лась за лав­ку ручонка­ми­.

- Не пой­ду,- шеп­чет,- не пой­ду!

Мы ее уго­ва­ри­вать, усо­ве­щи­вать: «Че­рез те­бя и нам до­станется!» - а у нее од­но сло­во от­вет­ное: «Не пой­ду!»

Что с ней сде­ла­ешь? И жал­ко ее уко­рять-то: де­воч­ка сов­сем по­те­ря­лась. Мы от­го­во­ри­лись: больна Ма­ша.

Ведь до­ля-то на­ша та­кая, что по­рою по­не­во­ле слука­вишь! - Горькая до­ля, ска­жу вам!

Надеялась я, что лас­кою ее уб­ла­жу, и все ти­хонько угова­ривала. Не слу­ша­ет­ся де­воч­ка!

Прошел год, дру­гой, тре­тий. Уж сколько мы хло­пот, ско­ль­ко го­ря наб­ра­лись с этой Ма­шей! По­лоть ли ого­ро­ды ба­р­с­кие кли­чут, по яго­ды ли гос­по­дам по­сы­ла­ют. «Не мо­гу,- го­во­рит Ма­ша,- я больна!» А ба­ры­ня ее пом­ни­ла и все, бы­ва­ло, спра­ши­ва­ет: «Отче­го нет на ра­бо­те Ива­но­вой Маш­ки? Больна? Чем это больна? При­ве­ди­те, я пос­мот­рю ее са­ма». И во­ди­ли к ней Ма­шу сколько раз. «Чем больна?» - «Все бо­лит!» Ба­ры­ня поб­ра­нит, пог­ро­зит и про­го­нит ее. «Чтоб бы­ла завт­ра на ра­бо­те! - при­ка­жет.- Слы­шишь?» - «Слы­шу»,- от­ве­тит Ма­ша, а не пой­дет и завт­ра. Ста­ла ба­рыня очень гне­ваться, и за нас с Фе­дею при­ни­ма­лась, что мы Ма­ше по­та­ка­ем.

А мы са­ми то­му не ра­ды, са­ми ее уве­ще­ва­ем - иди! Один раз грех, точ­но, был, что мы слу­ка­ви­ли, ска­за­ли, что боль­на,- кто ж ее знал, что за это уце­пит­ся… Сто­ило только Ма­ше пок­ло­ниться, поп­ро­ситься - ба­ры­ня ее от­пус­ти­ла бы са­­ма, да не та­кая бы­ла Ма­ша на­ша. Она, бы­ва­ло, и глаз-то на ба­ры­ню не под­ни­мет, и го­лос-то глу­хо зву­чит у ней; а ведь из­вес­тен нрав барс­кий: ты об­ма­ни - да пок­ло­нись низ­ко, ты злой че­ло­век - да поч­ти­те­лен будь, про­си­ся, мо­лися: ва­ша, мол, власть каз­нить и ми­ло­вать - прос­ти­те! - и все те­бе прос­тит­ся; а чуть воз­му­тил­ся серд­цем, сло­во го­рь­кое сор­ва­лось - будь ты и прав­див, и чес­тен - ми­лос­ти над то­бою не бу­дет: ты гру­би­ян! Ба­ры­ня на­ша за доб­рую, за жа­лост­ли­вую слы­ла, а ведь как она Ма­шу до­ни­ма­ла! «По­го­ди­те,- бы­ва­ло, на нас гро­зит,- я вас всех про­учу!» Хоть она и не ка­ра­ла еще, да с та­ки­ми по­сул­ка­ми вре­мя не­весело шло.

V

- Вот, Ма­ша,- го­во­рит Фе­дя,- ка­кая у те­бя со­весть-то! Ни­­по­чем те­бе в гла­за неп­рав­ду го­во­рить. Чем ты больна? Только бо­га гне­вишь! Я ведь ви­жу, как ты по ве­че­рам тан­ки-то во­дишь. До ба­ры­ни, ду­ма­ешь, не дой­дет? Не­хо­ро­шо, что ты нас под барс­кий гнев под­во­дишь!

Махнул Фе­дя ру­кой да и за­мол­чал. Ма­ша вспых­ну­ла, вз­дрогнула, а ска­зать ни­че­го не ска­за­ла. Только с той по­ры она не идет на ули­цу. Ну, ду­маю, не­дол­го она по­си­дит - со­скучится! Про­хо­дит не­де­ля, про­хо­дит ме­сяц - она все до­ма,- только, при­пав­ши к око­шеч­ку, смот­рит, как дру­гие гуля­ют. А у нас, в по­го­жий ве­чер, на ули­це сбе­рут­ся и де­вушки, и ре­бя­тиш­ки сбе­гут­ся,- тут пой­дут иг­ры раз­ные, бе­гот­ня, пес­ни. Иной раз по­ду­ма­ешь - тон­ко зве­ня­щи­ми колокольчи­­ками пол­на це­лая ули­ца. Так и раз­ли­ва­ет­ся ве­селый смех мо­ло­дой, то писк слы­шен, то плач ре­бя­чий. Выш­ла мо­ло­ду­ха унять озор­ни­ков и все пок­ры­ла сво­им го­лосом, звон­ким, стро­гим. А Ма­ша тоск­ли­во прислушивает­ся, ­отк­лик вся­кий, вся­кое сло­во ло­вит, а са­ма не за­ме­ча­ет, как у нее сле­за сбе­жит го­рю­чая. Жду-по­жду, что вот она поп­ро­сит­ся,- нет, вид­но, не дож­дешься!