Рассказы из русского народного быта - Марко Вовчок

- Откупи ме­ня, род­ной, от­ку­пи! Ми­лый мой, от­ку­пи ме­ня! Гос­по­ди! По­мо­ги же нам, по­мо­ги!

Федя уж и сам ре­кою раз­ли­ва­ет­ся, а у ме­ня серд­це покатил­ось - стою, смот­рю на них.

- Погоди ж, Ма­ша,- про­го­во­рил Фе­дя,- дай опомнить­ся-то! Об­су­дить, об­ду­мать на­до хо­ро­шенько!

- Не на­до, Фе­дя! От­ку­пай­ся ско­рей… ско­рей, бра­тец ми­лый!

- Помехи еще есть, Ма­ша,- я всту­пи­ла­ся,- при­дет­ся про­дать, по­чи­тай, пос­лед­нее. Как, чем кор­миться-то бу­дем?

- Я бу­ду ра­бо­тать, бра­тец! Бе­зус­тан­но бу­ду ра­бо­тать! Я вып­ро­шу, вып­ла­чу у лю­дей! Я за­ка­ба­люсь ку­да хо­чешь, только вы­ку­пи ты ме­ня! Род­ной мой, вы­ку­пи! Я ведь из­ныла вся! Я дня ве­се­ло­го, сна спо­кой­но­го не зна­ла! Пожа­лей ты мо­ей юнос­ти! Я ведь не жи­ву - я том­люсь! Ох, выку­пи меня, вы­ку­пи! Иди, иди к ней…

Одевает его, то­ро­пит, са­ма мо­лит-ры­да­ет! Я и не опо­мнилась, как она его вып­ро­во­ди­ла. Са­ма по из­бе хо­дит, ру­ки ло­ма­ет. И мое серд­це тре­пе­щет, слов­но в мо­ло­дос­ти,- вот что за­те­ва­ет­ся! Труд­но мне бы­ло со­об­ра­зиться, еще труд­нее ус­по­ко­иться…

Ждем мы Фе­дю, ждем, не дож­дем­ся! Как за­ви­де­ла его Ма­ша,- зап­ла­ка­ла, за­ры­да­ла, а он нам еще из­да­ли кри­чит: «Сла­ва бо­гу!» Ма­ша так и упа­ла на лав­ку… Дол­го, дол­го еще пла­ка­ла… Мы уни­мать.

- Пускай поп­ла­чу,- го­во­рит,- не тре­вожьтесь: слад­ко мне и лю­бо, слов­но я на свет бо­жий на­рож­да­юсь! Те­перь мне ра­бо­ту да­вай­те! Я здо­ро­ва… Я сильная ка­кая, ес­ли б вы зна­ли!

XII

Вот и от­ку­пи­лись мы. Из­бу, все спро­да­ли. Жал­ко мне бы­ло по­ки­дать, и Фе­де сгруст­ну­лось: са­дил, рас­тил - все про­щай! Только Ма­ша ве­се­лая и бод­рая - слез­ки она не выро­нила. Ка­кое! Слов­но она из жи­вой во­ды выш­ла - в гла­зах блеск, на ли­це ру­мя­нец; ка­жет­ся, что каж­дая жил­ка радо­стью дро­жит… Де­ло так и ки­пит у нее… «Отдох­ни, Ма­ша!» - «Отды­хать? Я ра­бо­тать хо­чу!» - и зас­ме­ет­ся ве­се­ло. Тог­да я впер­вые уз­на­ла, что за смех у нее звон­кий! То Ма­ша бело­ручкой слы­ла, а те­перь Ма­шу пер­вой ру­ко­дельни­цей, пер­вой ра­бот­ни­цей ве­ли­ча­ют. И же­ни­хи к нам тол­пой…

А ба­ры­ня-то гне­ва­лась - бо­же мой! Со­се­ди сме­ют­ся: «Хо­ло­пка глу­пая вас оту­ма­ни­ла! Она на­роч­но больною при­творилась. Ведь вы, не­бось, да­ром поч­ти ее от­пус­ти­ли?» Ба­ры­ня и вправ­ду Ма­шей не до­ро­жи­лась.

Поселились мы в из­буш­ке вет­хой, в го­ро­де, да тру­диться ста­ли. Бог нам по­мог, мы и но­вую из­бу сру­би­ли. Фе­дя же­нился. Ма­ша за­муж пош­ла. Свек­ровь в ней ду­ши не слы­шит: «Она ме­ня, слов­но дочь род­ная, уте­ша­ет - что это за ве­се­лая! Что за ра­бо­тя­щая!» Больна с той по­ры не бы­ва­ла.

Федю то­же бог бла­гос­ло­вил: жи­вет с же­ною сог­лас­но, и я при них жи­ву, де­ту­шек нян­чу. Два сы­ниш­ка у не­го, та­кие жив­чи­ки…

I

Не нажить уж нам такой знахарки, как покойная Даниловна! Сколько людей за нее бога молят! Кто ее знал - благословляет, и кто только слыхал про нее - и тот благословляет. Так уж из рода в род ей почет идет.

А я-то ведь взросла вместе с нею. Она была из чужой стороны к нам завезена. Досталась нашему барину где-то далеко вотчина, вот и поехали они с барыней, пробыли там месяца два и привезли с собой оттуда девочку Катю, сиротку, так лет десяти. Чудна показалась нам та девочка: не то чтобы приласкаться, ступить она не умеет, в платье путается, а говорит как-то мудрено, не по-нашему.

Нас у барыни целая орда девчонок была: мы, бывало, и смеемся между собой: какую это диковину нам привезли! Расспрашиваем у ней о том, о сем,- она только пугливо осматривается; рассказать ничего не хочет. А уж как окружим ее да пристанем крепко,- она вырвется от нас или станет да руки себе ломает.

Бывало, барыня в гости поедет,- мы ее кличем погулять, побегать с собою; не идет с нами, а бежит одна к курганчику, что под лесом; там сядет и сидит. И звала она тот курганчик могилою; мы ее заверяем: «Не могила это: тут никто не хоронен». А она нам: «Могила!» - и рукою поведет по тому курганчику, и опять - могила, да и все тут. Смеялись мы, смеялись, да после и сами прозвали курган могилою. А нас все дичится; мы ее и ласкали, и голубили, а там и досадно нам стало, что за наш привет нет от нее никакой ласки,- и стали мы ее гнать да гнать. Глупые были мы дети, нежалостливые!

II

Приметили мы, что она каждый вечер ускользнет в барынину спальню и сидит там, еще и дверь притворит; а чуть заслышит, что господа из гостиной идут, выбежит. «Что она там делает?» - думаем. И сговорились мы: подкрадемся да посмотрим. Так и сделали.

И видим мы - горит в спальне лампадка перед образами и светит в окно полный месяц, а Катя сидит на полу, спустила с одной руки платье и рассматривает рукав на рубашке (а у нее были такие рубашки со своей стороны привезены, что рукава вышиты и расстрочены не по-нашему), рассматривает да так задумалась-задумалась… только изредка слезинка скатится по щеке. И лампада на нее светит, и полный месяц, а она перебирает пальчиками свой рукавчик шитый… Мы ухнули на нее - и не дослышала; а как с хохотом вбежали, испугалась, заплакала и сказала по-своему нам:

- Не трогайте вы меня!

Жалко мне ее тогда стало; я обнимаю ее, а она меня тихонько отталкивает. На ту пору барыня: «Кто смеет в спальне сидеть?» Пригрозила, накричала и узнала, что было. Досталось нам, а еще пуще Кате.

С тех пор мы и проходу ей не даем: все тем рукавом смеемся. Она молчит. Только после того не видали мы у ней рубашки. Не знаю, куда она ее дела; мы думали, не сожгла ли.

III

Прожила она у нас зиму. Учила ее ключница работам разным. Она