Молодість Мазепи - Старицький Михайло

Каждый вечер утомленный Мазепа бросался на постель, и крепкий "непрытомный" сон оцепенял сразу все его боли и раздраженья, улегшиеся где-то далеко в тайниках сердца, но когда главные интересовавшие его работы были прикончены, а остальные уже не представляли такого интереса, или просто прискучили, то Мазепа стал больше ходить в сад и задумываться. В отдохнувшую от бурных тревог голову стали врываться беспокойные мысли, унося его то в Чигирин, то в безлюдную степь к затерявшемуся в ней хуторку. Наконец, они все закружились там, возле этого хуторка и светлой хатки, потонувшей в зелени вишняка. Сердце Мазепы заныло, и он почувствовал прилив такой безысходной тоски, с которой бороться нет сил человеку, она завладела им совершенно; днем точила его воспоминаниями, воскресавшими и стоявшими перед ним неотступно, а ночью ласкала и терзала его сновидениями; то он видел Галину, дивную, в светлых одеждах, несущуюся к нему с ангельской улыбкой и сверкающим счастьем в очах, то мерещилась она ему вся истерзанная от горя, то снилась уносимая татарином из дыма-пламени, простиравшая к нему с воплем руки.

Мазепа, наконец, не выдержал и объявил матери, что он должен завтра же отправиться в степь и отыскать своих спасителей, потому что они там находятся в постоянной опасности. — Не спасителей, а добрых и преданных людей, — поправила, его строго мать, — а против поездки я ничего не имею: чувство благодарности есть удел высших натур. Я буду сама рада поблагодарить их и водворить в подаренном мною хуторе.

Мазепа прикусил губу от досады, что мать смотрит на его лучших друзей с такой холодной гордостью, но он полагался на время, на обаятельное впечатление, которое непременно произведет Галина, и теперь был в опьяняющем восторге, что мать не оказала ему никакого препятствия в задуманном предприятии. С лихорадочной поспешностью бросился он делать распоряжения о выезде. Он собирался завтра же, чуть свет, со своими казаками в степи, даже пригласил одного искрестившего их вдоль и поперек старика Лободу в свой отряд для указания пути, — но неожиданное событие расстроило все его планы: в тот же вечер прискакал из Чигирина в Мазепинцы гонец и привез Мазепе строгий приказ от гетмана — немедленно вернуться к нему.

Приезд гонца совершенно ошеломил Мазепу. Он только что хотел уже отправиться в степь за Галиной, и снова судьба ставила ему неожиданное препятствие. Он начинал уже подозревать во всем этом что-то фатальное; эти необычные сцепления обстоятельств пробуждали в нем суеверное чувство. Однако, несмотря ни на что, было невозможно ослушаться гетманского приказа, а поэтому, не теряя ни минуты времени, Мазепа, скрепя сердце, начал собираться в отъезд.

Известие о немедленном отъезде сына сильно потрясло и мать Мазепы, но гордая пани не показала никому своего страданья, она не просила сына остаться ни на одну лишнюю минуту, а только потребовала, чтоб Мазепа взял с собою душ десять ассистенции из своего замкового товариства.

— Не годится тебе, сыну, быть без "власнои" компании, — объявила она. — Пусть видят все, что не из какой-либо худобы поступил Мазепа к гетману Дорошенко на службу.

— Но, мамо, — попробовал возразить Мазепа, — как же вы останетесь? Я буду бояться за вас: наступает тревожное время.

На красивом, мужественном лице пани подчашей выступила гордая усмешка.

— Сыну мой, — произнесла она с достоинством, — отец твой, уезжая в поход, не боялся оставлять меня одну с малым сыном в замке. Замок наш крепкий, людей довольно, — он выдержит всякую осаду, да и я, сыну, еще не постарела, хвороба было меня немного примяла, а теперь я хоть в сечу: глаза мои зорки и рука не ослабла, а всем хитростям "татарского шанца" обучил меня еще твой дед, а мой отец.

Мазепе ничего не оставалось возразить на эти слова, да и кроме того он знал, что никакие возражения не будут приняты его властолюбивой матерью.

Начались поспешные сборы. Все делала сама пани: она отобрала из замковой команды десять самых верных и отважных казаков, а к ним еще додала и деда Лободу, выбрала из табуна лучших кровных лошадей и для казаков, и для самого Мазепы, отобрала еще для сына самое лучшее оружие и самые дорогие одежды.

— Пусть видят, сыну, — говорила она Мазепе, прижимая с гордостью его голову к своей груди, — что ты с деда и с прадеда шляхтич и казак.

К утру все сборы были готовы. После раннего "сниданка" пани велела седлать лошадей и готовиться к выезду. Мазепа подошел к ней за благословением.

— Помни, сыну, всегда завет своего батька, — произнесла она, складывая руки на его голове. — Не прислуживайся никому, а служи лишь отчизне, карай всякого за измену ей. Мазепа прижался к ее руке, а пани продолжала дальше:

— Не отступай никогда от своего русского письма, своего родного языка, честных и "поштывых" обычаев наших, а главнее всего — своей веры. Ты один у меня, — произнесла гордая женщина, горячо прижимая к себе сына, — но хочу тебя лучше мертвым увидеть, чем уронившим нашу предковскую славу!

Через полчаса обоз Мазепы уже выезжал со двора.

Мазепа еще раз попрощался с матерью, еще раз пообещал ей присылать о себе известия и, поклонившись всем слугам, вскочил на коня и поскакал по спущенному подъемному мосту. Едва только конь его ступил на землю, как снова заскрипели железные цепи, мостовничие подняли мост и суровый замок принял снова свой неприступный вид.

Выехав из замка, Мазепа повернул сразу налево на дорогу, извивавшуюся по склону горы вниз и ведшую через густой лес, который покрывал всю низину, окружавшую с той стороны замок. Присоединившись к обозу, он оглянулся назад, чтобы еще раз взглянуть на свое родное гнездо.

Замок сурово господствовал над всей окрестностью. С этой стороны высокий холм, на котором стоял он, мог уже назваться горой, урезанной к речке отвесным обрывом, узенькая речонка обнимала словно кольцом эту зеленую глыбу земли с каменным муром, с открытыми жерлами пушек, глядящих из узких амбразур, с высокой, уже посеревшей от времени. сторожевой башней и двумя меньшими "вежамы".

На башне теперь стояла его мать, опершись рукой на длинное горло "гакивныци", и следила своим зорким взором за удаляющейся фигурой сына. Мазепа сбросил шапку и махнул ею несколько раз. Приветствие его было замечено, так как из окна башни высунулась рука и также махнула белым платком.

Несколько раз оглядывался Мазепа и все еще видел свою мать.

Было еще раннее утро, когда на пятый день своего путешествия Мазепа прибыл наконец в Чигирин.

Первое, что поразило его в замке — это множество татар, а также турецких янычар, сновавших по замковому двору: одеты они были в дорогие одежды; догадаться было легко, что они составляли свиту каких-то знатных особ. К гетману было еще рано являться, а поэтому, устроив своих люде, Мазепа первым долгом отправился к Кочубею.

Молодой подписок гетманский сидел еще в своей светлице и старательно занимался бритьем своего полного подбородка, но при виде Мазепы он быстро вскочил с места и веселым возгласом: "А, пане ротмистре, слыхом слыхать, видом видать! — заключил Мазепу в свои объятия. — Ну что, нашел свою казачку-наездницу?

— А, ну ее! — усмехнулся Мазепа, отирая с лица следы мыла, оставшиеся от дружественных поцелуев Кочубея. — Расскажи-ка мне лучше, что это у вас здесь новенького, откуда з гости в белых намитках?

— А вот садись, садись, пане-брате, — все расскажем, засуетился Кочубей, предлагая гостю место.

Через несколько минут собеседники сидели друг перед другом за двумя келехами подогретого пива; на тарелке подле каждого из них лежали еще тоненькие ломтики черного хлеба, поджаренного в масле.

— Вот видишь ли, без тебя тут у нас переделалось немало дел, — говорил Кочубей, отхлебывая маленькими глотками теплое пиво. — Хотя ляхи и заключили мир в Стамбуле, да "пиймалы облызня" в Бахчисарае.

— Я так и знал.

— Еще бы, сухая ложка, говорит и наша пословица, рот дерет, а они вздумали татарву "обицянкамы" кормить! Другая новость не хуже этой: Москва велела Бруховецкому, пока что, вместе с запорожцами татар воевать: думала верно, что налякает этих голомозых и те запросят миру, а оно вышло не так: голомозые решили лучше побрататься с нами, да ударить разом на общих врагов. Гетман присягнул перед ханом, что не будет служить ни Польше, ни Москве, а вместе с ордою воевать станет и ляхов, и москалей. За это и хан обещал нам прислать тридцать тысяч орды, со своими братьями — султаном Нурредином, Мамет-Гиреем и Саломет-Гиреем.

— Вот оно что! — протянул Мазепа, — значит татары на союз уже согласились.

— И магарыч запили.

— А что же думает теперь гетман?

— А этого не знаю, — говорят, думает разделить войско на две части. Да он посылал за тобой?

— Посылал.

— Ну, значит, ты ему на что-нибудь особое надобен.

— Гм... гм!.. — Мазепа подкрутил свой ус и произнес, смотря в сторону: — Что же еще нового?

— А вот приезжал опять Самойлович... Говорю тебе, Мазепа, дело между ним и гетманшей уже будто не на жарт идет.

И Кочубей передал Мазепе, как приезжал Самойлович, как он снова сидел по целым дням у гетманши, как сама гетманша стала вдруг весела и довольна, а "выхованка" ее Саня загрустила, словно в воду опущенная: она-де хоть и простая девушка, но с добрым сердцем и гетману предана.

Еще много новостей передавал Кочубей Мазепе, последний слушал его рассеянно: теперь его занимал вопрос гораздо большей важности. Зачем призвал его так экстренно Дорошенко? Примет ли он его предложение или нет, и может ли выйти что-нибудь из задуманного им, Мазепою, дела?

Попрощавшись с Кочубеем, он отправился в самый замок. В приемном покое он увидел важного турецкого агу и одного из татарских мурз, свиты которых, очевидно, и встретились ему во дворе. Гетман встретил Мазепу чрезвычайно радостно.

— Ну, любый мой ротмистре, — произнес он приветливо, указывая Мазепе на место против себя, — теперь настало тебе время оказать великую услугу отчизне и показать нам свой светлый разум и "эдукацию".

Мазепа поклонился на ласковые слова гетмана, а гетман продолжал дальше:

— Татары вступили с нами в союз, и теперь, пока они не прибыли сюда, есть еще время попытаться затянуть в этот союз и Бруховецкого. Я хочу послать тебя к нему, если тебе удастся убедить его, — ты будешь мне дороже родного сына.

— Ясновельможный гетман, — ответил Мазепа, — верь, что если б ты и не давал мне этого лестного обещания, я попытался бы употребить все, что только было б в моих силах, для этого.