Дінка - Осєєва Валентина

Дойдя до торговки, она быстро нагнулась и, вдруг выпрямившись, положила на ее стол вывалянный в пыли кусок сала.

– Вот ваше сало. Вы сами уронили его...

И не в силах сдерживаться от закипевшей в ней злобы, Динка грубо добавила:

– Эх, ты! Сытая морда!

Динка явилась домой в таком плачевном виде, что Леня, встретив ее на лестнице, с удивлением сказал:

– Ты что же это какую мегеру из себя строишь?

– Какую еще мегеру! Ты сам хороший... мегер! – огрызнулась Динка.

Матери она сказала:

– Я, мама, нечаянно так расширилась, что попала на базар... Но зато наш ридикюльчик наконец потерялся!

Больше Динка ничего не сказала, но всю ночь ее преследовали во сне два видения: вывалянный в пыли кусок сала и мальчик с рваным, кровоточащим ухом...

Глава 20

Карающая рука

На другой день Динка встала вялая, убитая... Когда мать и сестры ушли, Леня усадил ее за стол и, отодвинув подальше ее любимую горчицу, густо намазал хлеб маслом, положил сверху ломтик колбасы.

– На, съешь... А то ходишь по городу не евши. Гляди, уж серая, как земля, стала.

Динка молча откусила хлеб, положила в рот ломтик колбасы, но жевать не стала.

– Ты что это? – спросил Леня.

Динка покачала головой и, держа во рту колбасу, пошла в кухню. Оттуда послышался крик Маруси:

– Дывысь, яка фуфыра! Колбасу с рота выкидае... Ось я матери скажу. Заелась, чи що?

Динке сразу вспомнились раскосые глаза и злой голос: "Сытая морда..."

Она глубоко вздохнула и, не допив чай, поплелась в свою комнату, но Леня взял ее за руку.

– Макака, – ласково сказал он. – Ты уже совсем забыла меня... Вроде чужой я тебе стал...

– Ты все с Васей... И с мамой теперь дружишь, все ей говоришь...

– Ну а как же мне, Макака... Ведь она для меня, как родная мать... Что тебе, то и мне... А Вася учит меня... Вот как уж попаду я в гимназию, тогда опять целые дни вместе будем, – торопливо уверял Леня.

Динка безнадежно махнула рукой.

– Ну, пошли в мою комнату, поговорим... Помнишь, как на утесе, бывало... И поговорим, и посмеемся, – заглядывая ей в глаза и пытаясь понять, что с ней, говорил Леня.

Динка молча вошла в комнату, тяжело вскарабкалась на подоконник и, стиснув на коленях руки, сказала:

– Я скоро умру, Лень...

– Тьфу ты! – побледнел Ленька. – Какие страшные слова говоришь... Да я от одних этих слов не то что умру, а прямо на твоих глазах скончаюсь! С чего это тебе в голову такая чушь лезет?

– Это не чушь... У меня уже сердце разорвалось. Вот как у некоторых бывает ухо разорванное и кровь на нем запеклась, так и у меня... Я все равно, Лень, уже не могу жить, – тоскливо протянула Динка, глядя перед собой сухими тусклыми глазами.

– Макака! Да ты хоть мне-то правду скажи... Ты ведь вчера все утро где-то бегала, может, в какую западню попала. Ведь если ты не велишь, я даже матери не скажу! – отчаянно взмолился испуганный мальчик.

– Я, Лень, знаешь что тебя попрошу... Когда ты уж совсем вырастешь, тогда отомсти всем торговкам, у которых сало, и потом...

Динка припомнила, как лавочник из соседней лавки вытолкал в спину старика, который просил у него в долг осьмушку чая... Она загнула пальцы:

– Торговок... Потом лавочников... Ты, Лень, записывай себе, кто кого обижает.

Динка вдруг оживилась и незаметно для себя рассказала всю сцену с нищими, которую она видела на базаре, потом рассказала про мальчика с разорванным ухом и про кусок сала, который она прятала в своем подоле.

– Этот мальчик сказал еще, что у меня сытая морда, – неожиданно всхлипнула Динка. – А по-настоящему это у той торговки... сытая... морда...

– У ней! У ней! Это он про нее и сказал! А у тебя какая же морда? Обыкновенное лицо! Ты об этом брось и думать. А этих торговок мы, как вырастем, то сразу... каюк! С салом – без сала... – яростно жестикулируя, заверил Ленька.

– И лавочника... И вообще всех подлых людей... – подсказывала Динка.

– Всех, всех! Об этом и говорить нечего! Мы с ними разберемся! А сейчас ты вот что... Как заметишь за кем какую подлость, так и запиши себе, ладно? И не плачь, не надрывай себе сердце, а – р-раз! И запиши! Вот, к примеру, как.

Ленька вырвал из тетрадки лист и, подумав, написал на нем большими буквами:

КАРАЮЩАЯ РУКА

– Вот, – сказал он, передавая этот лист Динке. – Тут ниже ты и записывай! Вот садись к столу и запиши: "Торговка... Лавочник..." Только список свой ты до времени держи в тайне. Поняла? – подняв вверх палец, торжественно внушал Леня.

Динка быстро-быстро закивала головой.

– А с нищими как, Лень? Вот если будет революция, то как они?

– А какие же нищие? Откуда они возьмутся после? Каждый будет работать. А если которые дети-сироты, так этих рабочие накормят, соберут куда-нибудь в одно место. А как же иначе?

– Конечно. Как же иначе? А помнишь, Лень, как ты мне обещал, что, когда вырастешь, построишь такой большой-большой дом для сирот, помнишь?

– Я все помню. Мне бы только вот выучиться. – Леня кивнул на стол, заваленный книгами. – Человеком стать!

Взяв со стола листок, Динка, уже совершенно успокоенная, сказала:

– У меня даже зажило сердце. Ты не бойся, Лень! Я еще поживу!

– Конечно, поживи, – согласился Ленька. – А кто тебе досадит, того я либо сразу вздую, либо уж после... "карающая рука" сама с ним расправится.

Глава 21

Время цветов и белых фартуков

Весна зеленым кольцом охватила Киев, весна сделала его нарядным, цветущим, но уже скоро-скоро она должна была встретиться с летом и уступить ему дорогу...

А пока это было время изумрудной нежности молодых листьев, опьяняющих запахов земли и распускающихся цветов. Младшие классы давно отгуливали свои летние каникулы, а для старших наступило страдное время экзаменов. К Алине приходили подруги, они вместе готовились, нарезали из бумаги билетики и тащили их, стараясь заранее угадать, кому достанется какой билет... К Мышке тоже забегали подруги, но готовилась она одна. Леня вытаскивал ей на балкон мягкое кресло, и, сидя на солнышке, Мышка спокойно и не спеша повторяла пройденное.

На балкон часто заглядывал Вася, предлагал свою помощь, но Мышка, смущаясь, говорила:

– Все равно я выдержу на четверки, у меня никогда не бывает пятерок!

И Вася, забывая свои строгие требования к другим, начинал уверять, что четверка – это самая нужная, самая устойчивая отметка и что ей, Мышке, при ее слабом здоровье, ни в коем случае не надо гнаться за пятерками.

– Вы не смотрите на сестер. Алина уже взрослый человек, ей осталось учиться только две зимы... О Динке и говорить нечего – Динка здоровая девчонка, ей не пятерки, а десятки получать надо, – шутил Вася.

В эти тревожные дни Вася Гулливер почти не уходил от Арсеньевых; кроме Мышки, его беспокоил еще и Леня.

Мальчик сильно вытянулся и побледнел за зиму; намеченные на весну экзамены пришлось отложить на осень.

– Он не должен казаться переростком среди своих будущих товарищей, поэтому нам придется заниматься все лето и держать сразу в пятый класс, – объяснял Вася Марине.

Но Марина качала головой:

– Это очень долго ждать... Посмотрите, как он тоскует!

Леня действительно тосковал. По улицам и бульварам, оживленно жестикулируя, шумными кучками шли на экзамены учащиеся. Мелькали гимназические фуражки, надраенные до блеска пряжки реального училища; взмахивая белыми крыльями разглаженных фартуков, взволнованными стайками слетались на углах гимназистки. В городе торжественно и празднично царили вместе весна и экзамены! Дома у Лени с самого утра начиналась суматоха, мелькали те же белые фартуки, туго заплетенные косы, ленты... Один Леня никуда не спешил. Проводив сестер, мальчик долго смотрел им вслед и, волнуясь, ждал их возвращения... Он никому не завидовал, но, чувствуя себя как бы выброшенным из числа своих сверстников, одиноко бродил по дому.

Незадолго перед экзаменами дядя Лека прислал денег и написал сестре:

"...Сыну купи охотничью куртку, есть такая, со всеми атрибутами мужественности, а то, как разбегутся все вокруг на экзамены, он, пожалуй, почувствует себя чиновником без портфеля и сильно затоскует. Я думаю, что в этом случае охотничья куртка будет поддерживать его мужское достоинство в его собственных глазах и в глазах сестер..."

Куртка была куплена. Леня с восторгом облачился в нее, сестры ахали, даже Алина, довольно улыбнувшись, сказала:

– В ней можно пойти в Купеческий сад!

Но Леня решительно снял куртку и отдал матери.

– Приберите, – коротко сказал он. – Не заслужил я еще этой куртки... Ведь сам же дядя Лека рассказывал анекдот, как одна нежная мамаша разодела свою дочку-гимназистку в пух и прах, а один подошел и спрашивает девчонку:

"Скажите, пожалуйста, вы актриса?"

"Нет".

"Тогда, может, художница, известная певица, может, вы Вера Холодная?"

"Да нет, нет!" – Дочка даже взревела от досады.

"Ну, тогда вы просто дурочка! Не может умная девочка подчеркивать этими дорогими тряпками свое ничтожество". Что? Не помните? Сам дядя Лека рассказывал! Нет уж, мне еще рано наряжаться! – решительно закончил Леня.

Для Васи тоже наступало трудное время зачетов. Чтобы отвлечь своего ученика от печальных мыслей, он брал его с собой в Ботанический сад, и оба они часами молча сидели на разных концах скамейки, занимаясь каждый своим делом.

– Если что тебе непонятно, спроси. Мне это не помешает, – великодушно говорил Вася.

Леня не только упорно занимался, по совету Васи он определил себе два часа в день для чтения и всячески старался исправлять свою речь, засоренную уличными словечками, неправильными ударениями и тем неуловимым оттенком, который Алина называла "неинтеллигентной интонацией". Вася зорко следил за своим учеником, не пропуская ни одной из его погрешностей; на сестер Леня очень обижался, если они забывали указывать ему на ошибки.

– Вот останусь косноязычным, сами же будете стесняться братом называть, – упрекал он девочек.

Охотнее всех откликалась на его просьбу Алина; она поправляла его речь обстоятельно, как учительница. Мышка – робко, боясь обидеть, а Динка, не придавая этому никакого значения, еще и сама норовила перенять у Лени какое-нибудь словечко.

Но время шло; для Лени оно не шло, а летело... Заложив пальцем учебник, он, словно загипнотизированный, смотрел на уходящие вниз причудливые аллеи Ботанического сада, на заросшие густой травой и кустарником овраги, на степенные ветви столетних деревьев, распростершиеся над его головой.