Тарас Шевченко та його доба. Том 1 - Рем Георгійович Симоненко

Батьківська хата

О. Кониський наводить власний опис батьківської хати, зроблений самим Шевченком. Відвідавши у 1843 році родинне село, Тарас Григорович намалював в альбомі олівцем хату276, в якій провів своє дитинство, а в повісті «Княгиня», написаній на засланні, дав докладний опис садиби: «Село! О сколько милых, очаровательных видений пробуждается в моём старом сердце при этом милом слове. Село! И вот стоит передо мной наша бедная, старая белая хата с потемневшею соломенною крышею и чёрным дымарём, а около хаты на причылку яблуня с краснобокими яблоками, а вокруг яблуни цветник любимой моей незабвенной сестры, моей терпеливой, моей нежной няньки! И у ворот стоит старая развесистая верба с засохшею верхушкою, а за вербою стоит клуня, окружённая стогами жита, пшеницы и разного всякого хлеба, а за клунею, по косогору, пойдёт уже сад.

Розповідь самого Тараса про сад, який він любив і який викликав бажання допитливого хлопчика відвідати «залізні стовпи»

Да какой сад! Видал я на своём веку таки порядочные сады, как Уманский и Петергофский, но это что за сады! Гроша не стоят в сравнении с нашим великолепным садом: густой, тёмный, тихий, словом, другого такого саду нет на всём свете. А за садом левада, а за левадою долина, а в долине тихий, едва журчащий ручей, уставленный вербою и калиною и окутанный широколиственными тёмными зелёными лопухами; а в этом ручье под нависшими тёмными зелёными лопухами купается кубический белокурый мальчуган, а выкупавшись, перебегает он долину и леваду, вбегает в тенистый сад и падает под первою грушею или яблонею и засыпает настоящим невозмутимым сном. Проснувшися, он смотрит на противуположную гору, смотрит, думает и спрашивает сам у себя: «А что же там за горою? Там должны быть железные столбы, что поддерживают небо! А что если бы пойти и посмотреть, как это они его подпирают? Пойду да посмотрю, ведь это недалеко».

Омріяні дитячі мандри Тараса

Встал и, не задумавшись, пошёл он через долину и леваду прямо на гору. И вот выходит он за село, прошёл царыну, прошёл с полверсты поля; на поле стоит высокая чёрная могила. Он вскарабкался на могилу, чтобы с неё посмотреть, далеко ли ещё до тех железных столбов, что подпирают небо.

Стоит мальчуган на могиле и смотрит во все стороны; и по одну сторону село, и по другую сторону село, и там из тёмных садов выглядывает треглавая церковь, белым железом крытая, там тоже выглядывает церковь из тёмных садов, и тоже белым железом крытая. Мальчуган задумался. Нет, думает он, сегодня поздно, не дойду я до тех железных столбов, а завтра пойду вместе с Катрею: она до череды коров погонит, а я пойду к железным столбам; а сегодня я одурю Микиту (брата), скажу, что я видел железные столбы, те, что подпирают небо. И он, скатившись кубарем с могилы, встал на ноги и пошёл не оглядываясь в чужое село, к счастью его, ему встретились чумаки и, остановивши, спросили его:

– А куда ты мандруеш, парубче?

– Додому.

– А де ж твоя дома, небораче?

– В Киреливци.

– Так чого ж ты йдеш у Моринци?

– Я не в Моринци, а в Киреливку йду.

– А коли в Киреливку, так сидай на мажу, товаришу, мы тебе довеземо додому.

Посадили его на скрыньку, что бывает в передке чумацкого воза, и дали ему батиг в руки, и он погоняет себе волы, как ни в чём не бывало. Подъезжая к селу, он (увидал) свою хату на противуположной горе и закричал весело:

– Онде, онде наша хата!

– А коли вже ти бачиш свою хату, – сказал хозяин воза, – то и йды соби з Богом!

И снявши мене с воза, поставил на ноги, и обращаясь к товарищам, сказал:

– Нехай соби йде з Богом.

– Нехай соби йде з Богом, – проговорили чумаки, и мальчуган побежал себе с Богом в село.

Смеркалось уже на дворе, когда я (потому что этот кубический белокурый мальчуган был не кто иной, как смиренный автор сего, хотя и не сентиментального, но тем не менее печального рассказа) подошёл к нашему перелазу. Смотрю через перелаз на двор, а там около хаты, на тёмном, зелёном бархатном шпорыше, все наши сидят себе в кружке и вечеряют; только моя сестра и нянька Катерина не вечеряет, а стоит себе около дверей, подпёрши голову, и как-будто посматривает на перелаз. Когда я высунул голову из-за перелаза, то она вскрикнула: «Прийшов! прийшов! – и подбежав ко мне, схватила меня на руки, понесла через двор и посадила в кружок вечерять, сказавши: – Сидай вечерять, приблудо!» Повечерявши, сестра повела меня спать и, уложивши в постель, перекрестила, поцеловала и, улыбаяся, назвала меня опять приблудою.

Я долго не мог заснуть; происшествия прошлого дня мне не давали спать. Я думал всё о железных столбах и о том, говорить ли мне о них Катерине и Миките. Никита был раз с отцом в Одессе и там, конечно, видел эти столбы. Как же я ему буду говорить о них, когда я их вовсе не видал? Катерину можно б одурить… нет, я и ей не скажу ничего. И подумавши ещё недолго о железных столбах, я заснул»277.

Тарас після смерті матері

А. М. Лазаревський278 розповідає й про те, як вкрай змінилось життя дев’ятирічногоТараса після смерті рідної матусі:

«До смерти матери Шевченко, живя под её крылышком, не знал горя. Но со смертью её (1823 г.) для него начался ряд тех житейских невзгод, которые преследовали поэта до самой могилы.

По смерти жены у Шевченко-отца осталось пятеро детей: Никита, Катерина, Тарас, Ирина и Осип. Последнему было года полтора. В крестьянском быту вдовцу с таким семейством жить трудно; необходима женщина, которая бы и по хозяйству поралась, и за детьми присмотрела. Поэтому очень естественно, что скоро по смерти матери в семью Шевченко вошла мачеха. По народным понятиям, образ мачехи постоянно соединяется с чем-то недобрым, эгоистическим; не добро внесла мачеха и в хату Шевченко…

У мачехи были дети от первого брака, и от них-то маленькие Шевченко терпели особенно много горя; больше всего доставалось неуступчивому Тарасу, постоянно с ними ссорившемуся»279.

Розповідає О. Кониський і про перші невідступні дитячі гіркоти малого Тараса, які він переніс після смерті нені та які були пов’язані з приходом у батьківську хату мачухи: «Коли в Тараса не стало ні матері, ні сестри-няньки, то вже ж лишився