Статті, нариси - Павло Грабовський
Закончим нашу юбилейную заметку пожеланием лучшего будущего для деятелей родного слова и воскликнем словами Пушкина из послания его к Чаадаеву:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души высокие порывы!..
ТАРАС ГРИГОРЬЕВИЧ ШЕВЧЕНКО
Ежегодно в конце зимы, в феврале или в марте, в разных местах России и Австрии празднуется память Т. Г. Шевченко, главного поэта украинского, родившегося и умершего в феврале месяце. Имя поэта начинает проникать даже в среду простого народа, приобретая все большую популярность, и скромные чествования начинают устраиваться систематически. Почему бы не вспомнить и тоболякам и не устроить в народной аудитории литературно-вокального вечера в память гения украинского слова: деятельность Шевченка не исчерпывалась узко национальной сферой влияния, а имела более широкое значение, которое мы и постараемся выяснить в настоящей заметке.
Тарас Григорьевич родился 25 февраля 1814 г. в с. Моринцах, Киевской губ.; его родные были крепостными крестьянами помещика Энгельгардта; несли барщину наравне с другими и жили очень бедно; тяжелые впечатления детства навсегда оставили глубокий след в душе поэта. Вот что говорит сам он об этом периоде своей жизни (переводим на русский язык):
За что - не ведаю - зовут
Наш жалкий, нищенский приют
В зеленой роще светлым раем?
Там силы лучшие свои
Все схоронил я без возврата,
Там слезы первые мои
Под гнетом мук лились когда-то;
Там столько бедствий, столько зла...
А муза раем беспечальным
Лачугу с озером зеркальным
В тенистой роще назвала...
Там мать-страдалицу печали
В красе и цвете доконали;
Там преждевременный конец
Нашел на барщине отец;
А мы все были голышами,
Осиротели малышами
И, точно мыши, расползлись;
Я очутился в сельской школе -
Таскать стал воду; братья в поле
За труд отцовский принялись,
Как все, на барщину ходили,
Пока в солдаты не забрили.
А сестры... сестры... Горе вам,
Мои голубки молодые!
Взросли вы по чужим углам,
В работе вечной, всем чужие;
И поседеете вы там,
И в гроб сойдете, дорогие!..
Грамоте Шевченко учился у деревенских дьячков, между прочим, у Богорского, горького пьяницы, от которого убежал через два года в местечко Лысянку к дьякону-маляру, с желанием научиться живописи, чувствуя склонность к ней с детства. Новый учитель оказался не лучше Богорского, и Шевченко ушел в с. Тарасовку к дьяку-иконописцу, со страстным желанием усвоить его великое искусство и твердой решимостью перенести все испытания. Но Апеллес-дьячок, посмотрев на левую руку талантливого мальчика, объявил, что он не способен решительно ни к чему, даже к сапожничеству и бондарству. С сокрушенным сердцем будущий поэт должен был возвратиться домой и стал пастухом общественного стада; но пастух из него вышел плохой: вместо того чтобы смотреть за овцами и коровами, он по целым дням углублялся в чтение украденной у Богорского книжки или созерцание окружающей природы. Брат Никита пробовал приучить его к земледелию или ремеслу, но из этого также ничего не вышло. Вскоре Тарас Григорьевич навсегда бросил родительскую хату и поступил в работники к священнику Кошице, но и работником он оказался «ледачим», отдаваясь больше чтению, чем хозяйственным заботам. Оставивши Кошицу, он нашел, наконец, маляра, который соглашался взять его к себе в обучение, но лишь с разрешения Энгельгардта. Управляющий последнего, набиравший в это время из способнейших крестьянских детей штат прислуги для «молодого барича», вместо дозволения Шевченку поступить к маляру, завербовал его сначала в поваренки, а потом в комнатные казачки «ко двору». Жизнь в господской передней была настолько тяжела и невыносима, что он не мог не пожалеть о том времени, когда пас овец и пользовался относительной свободой. Помещик всюду возил Шевченка с собою и в Варшаве отдал его в обучение к портретисту Лампи, надеясь со временем извлечь пользу из «собственного» художника, но вскоре переехал в Петербург, куда был доставлен по этапу вместе с прочими дворовыми и Шевченко, едва не отморозивший ног в пути, так как на одном сапоге у него не было подошвы и ему приходилось переодевать дырявый сапог с ноги на ногу. Расторопного лакея из Шевченко также не вышло, и помещик законтрактовал его на четыре года живописных дел мастеру Ширяеву, соединявшему в своей особе приснопамятные достоинства всех предыдущих наставников.
В Петербурге Шевченко особенно часто посещал Летний сад и срисовывал некоторые из находящихся там фигур. В один из таких сеансов он познакомился случайно с своим земляком, учеником Академии художеств Сошенком, принявшим горячее участие в печальной судьбе талантливого юноши. Сошенко познакомил его с художниками Брюлловым и Венециановым, с поэтами Жуковским, Гребенкой и др.; стараниями этих-то людей Шевченко и был выкуплен 22 апреля 1838 г. из крепостной зависимости за 2500 р., полученных от розыгрыша в лотерею портрета Жуковского, рисованного Брюлловым,- Шевченку шел в это время 25-й год. После выкупа Шевченко поступил в Академию художеств и вскоре сделался одним из любимейших учеников-товарищей Брюллова. Но занимаясь живописью, на которую смотрел главным образом как на средство к существованию, он более и более начинал отдаваться своему настоящему призванию и развивать поэтическую деятельность; напрасно Сошенко уговаривал его «оставить свои нікчемні вірші. «Я занимался,- говорит сам Шевченко,- писанием малороссийских стихов, которые впоследствии такою тяжестью упали на мою душу... Передо мной красовалась моя прекрасная, моя бедная Украина во всей непорочной, меланхолической красе своей... Я не мог отвести духовных своих очей от этой родной, чарующей прелести...» В то же время Шевченко усиленно работал над своим самообразованием, читал лучшие произведения польских и русских писателей, изучал историю родного края, аккуратно посещал лекции профессоров университета и медицинской академии, слушал физиологию, зоологию, физику и др. предметы, учился французскому языку и проч. Убогая украинская литература особенно интересовала его в то время,- «Энеиду» Котляревского он знал наизусть; неудержимая страсть побуждала его воспеть печальное прошлое своей многострадальной родины, оплакать изведанное на собственной спине горе закрепощенной массы,- его мечты отличались строго жизненным направлением, и то же реальное направление мы замечаем в его живописи. «Дыхание свободы», как выражается сам он, окрылило поэта, и в 1840
