Молодість Мазепи - Старицький Михайло

— Не знаю... не видел никогда... — ответил Палий, и в это время взгляд его упал на огромного кабана, лежавшего у ног Мазепы, и в сердце его шевельнулась досадная мысль: отчего не ему удалось оказать девчине такую услугу, а Мазепе, подчашему Черниговскому?..

Шум от конских копыт уже совершенно затих, а приятели все еще стояли на месте, пораженные неожиданной встречей.

— И как это я не спросил ее имени? — повторял себе с досадой Мазепа, не отрывая глаз от той узкой тропинки, уходящей в зеленую чащу, в которой скрылась неизвестная казачка...

Чем ближе подъезжали путники к Чигирину, тем больше оживления замечалось в селах; то там, то сям "рыхтовалысь" уже "охочи купы" из молодых поселян; встречались по дороге и отдельные всадники, спешащие к Чигирину. Молва об Андрусовском договоре разрасталась всюду до каких-то чудовищных размеров; толковали уже, что Москва решила уступить Польше не только правый берег, но и Киев и весь левый берег Днепра; что поляки намерены занять снова свои маетки, завести везде унию, обратить всех казаков в своих подданцев, а Запорожье уничтожить дотла. И чем больше росли эти тревожные слухи, тем лихорадочнее вооружались и собирались крестьяне и казаки в Чигирин.

"Скорее бы только к гетману, а потом и на хутор к Галине, — думал про себя Мазепа, присматриваясь к этому возбужденному настроению населения, — а то смотри, через неделю, другую закипит здесь такая буря, что только и спокойно будет за каменными стенами замков, а как прибуду татары, так пожалуй и в замке не удержишься. Хорошо еще что хутор Сыча в стороне от Черного и Кучменского шляха лежит, а то бы не минули его косоглазые".

Мысль Мазепы не возвращалась теперь уже неизменно Галине; она словно разбилась на два течения: одно вело зеленому хуторку в лесной балке, а другое — к лесной поляне, на которой он встретился с неизвестной казачкой.

Перед ее мужественной красотой тихий, элегический образ Галины как-то бледнел и стушевывался. Мазепа невольно вызывал в своем воображении черты лица неизвестной казачки и, сравнивая их с вереницей женских лиц, виденных им в своей жизни, не мог не сознаться, что такого одушевленного, прекрасного лица он не встречал никогда. Необычайная же обстановка всей этой встречи, небывалая отвага казачки, ее спутники — все это окружало ее образ каким-то заманчивым ореолом.

— И кто бы она могла быть? — повторял он себе беспрестанно, вспоминая все мельчайшие подробности их встречи, ее голос, движенье, улыбку, слова. — А этот белокурый казак? Уж не нареченный ли ее? — задавал он себе не раз вопрос и с удивлением замечал, что при этой мысли в груди его шевелилось какое-то неприязненное чувство к незнакомому казаку.

Мазепа рассказал своим спутникам об этой странной встрече, в надежде узнать что-нибудь о таинственной казачке, но никто не знал о ней ничего решительно.

Эта таинственность еще больше интриговала Мазепу.

— Неужели же он никогда в жизни не встретится с нею и так потеряет ее навсегда из виду? — думал он про себя и в сотый, и в тысячный раз повторял с досадой: — Как это я не спросил ее имени?! Как не спросил!?

Не доезжая до Чигирина, Палий объявил своим товарищам, что гетман велел ему заехать еще и на левый берег, чтобы "поворушыть" по корчмам народ да выудить новые вести.

Путники распрощались, пожелали друг другу доброго пути и разъехались в разные стороны.

К вечеру другого дня Мазепа со своими товарищами остановился на ночлег верст за пятнадцать от Чигирина.

От словоохотливого хозяина постоялого двора, где они остановились, путники узнали, что в Чигирине тревога, так как Польша отправила послов в Турцию с предложением мира, и старшина боится, чтобы султан не согласился на него и не запретил татарам помогать казакам, что каждый день поджидают гонцов от хана, а их еще нет до сих пор, что гетман уже велел польскому гарнизону выступить из Белой Церкви, что масса казаков с левого берега спешит под знамена Дорошенко.

Взволнованный всеми этими известиями и предстоящим свиданием с Дорошенко, Мазепа поздно заснул и проснулся раньше всех.

Казаки приоделись, почистили сбрую, лошадей, оружие, закусили на скорую руку и в стройном порядке двинулись по направлению к Чигирину.

Не прошло и часу, как перед ними показались издали освещенные восходящим солнцем башни чигиринского замка, а затем и весь город Чигирин. Заплатив "у въездной брамы" мостовое "мыто" , путники въехали в нижний город.

Мазепу сразу поразило небывалое оживление, царствовавшее во всем нижнем городе; всюду по улицам сновали толпы народа, по преимуществу казаков; издали с площади доносился нестройный гул и шум какой-то разноязычной толпы, ржание лошадей, хлопание бича и визгливые женские выкрики, покрывавшие собою все остальные голоса, — можно было подумать, что в городе стояла большая годовая ярмарка.

— Что это, ярмарка в городе? — обратился Мазепа к Куле.

— Нет, ярмарки у нас в эту пору не бывает, а это, верно, вся "крамарська галыч" прослышала, что войско сюда собирается, так и насунула со всех сторон, — ответил Куля.

Через несколько минут они выехали на огромную площадь, расстилавшуюся у подножия каменной стены, окружавшей вышний город, и глазам их представилась самая пестрая и оживленная картина.

Через всю площадь тянулись длинными рядами наскоро разбитые "яткы" местных и приезжих купцов.

Над "яткамы" цеховых братчиков развевались знамена каждого цеха , подле балаганов иностранных купцов висели прямо куски дорогих материй, седла, оружие и т. д. Кто не имел крытого помещения, тот разложил свои товары прямо на земле.

Груды оружия, седел, сафьянных сапогов, драгоценные ткани пестрели повсюду. Всевозможные разноязычные возгласы оглашали воздух. Были здесь и местные торговцы, и татары, и длиннобородые турки, и немцы, продававшие тонкое фландрское сукно, но большинство торговцев составляли смуглые и черные армяне. В стороне от "яток" татары и цыгане продавали лошадей, и там гул человеческих голосов, прерываемый ржанием, свистом, резкими гортанными выкриками и хлопаньем бича, достигал еще больших размеров.

Осторожно пробираясь среди этой кипящей толпы, казаки достигли наконец ворот верхнего города и въехали в самый "вышний" замок.

На дворе замка царствовало то же оживление, беспрестанно сновали из замка во флигеля гетманские татары, казаки, "сурмачи", знаменщики и замковая челядь.

Приезд запорожцев был сразу замечен. Увидевши Кулю, все окружили его шумной толпой, начались расспросы и взаимные передачи новостей. Когда, наконец, любопытство обеих сторон было отчасти удовлетворено, Куля попросил, чтобы доложили кому следует о прибытии послов из Запорожья, а сам взял на свое попечение Мазепу и отправился с ним к одному из высоких двухэтажных домов, в котором помещались надворные войска гетмана.

Не доезжая до дома, им встретился коренастый молодой человек, в костюме знатного казака, со смуглым лицом восточного типа. При виде Кули лицо его изобразило радостное изумление.

— О, Куля! Откуда ты вылетел, — из мушкета или из лука? — вскрикнул он, подходя к нему. •

— Хоть не из лука, так из Великого Луга, — ответил ему, улыбаясь, Куля.

— Уже слетал?

— А разве пуле долго лететь? Только прицелься хорошо.

— Ну что ж, и "влучыв"?

— Влучил, да не совсем... а вот зато привел с собой добычу, — указал он на Мазепу, — человек важный и дрюкованый, и письменный, а как саблей владеет, да как говорит, черти бы его драли, словно бритвой по мылу скользит, и не поймаешь: у нас будет при гетмане служить.

— Сердечно рад познакомиться с паном, — откланялся молодой казак, — Василий Кочубей, младший подписок гетманской канцелярии.

Мазепа соскочил с коня и, поклонившись учтиво Кочубею, произнес с тонкой улыбкой:

— Иван Мазепа, герба князей Курцевичей, подчаший Черниговский. Благодарю фортуну, что она столкнула меня сразу с паном и, если мне придется остаться при гетмане, прошу пана быть здесь моим руководителем и ознакомить меня со всеми порядками замка.

— Пан подчаший предлагает мне слишком высокое место, только Афина могла быть руководительницей Одиссея, — отвечал Кочубей, уже. слышавший много лестных толков о Мазепе и его роде, — но если пан позволит мне оказать ему какую-нибудь услугу, то найдет во мне всегда самое горячее желание.

— Ну, и горазд! — прервал Куля его витиеватую речь. — Ишь, как рассыпаются один перед другим, словно жених перед невестой. Вот тебе и товарищ, он ведь у нас тоже разумом далеко вынесся и в прелести латинской искушен зело... Ну, да он у нас скучать не будет: здесь, конечно, — не королевский дворец, так зато свой, а пословица говорит: "краще свое латане, ниж чуже хапане". Ха! Ха! Ну, а теперь, — заключил он, — пойдем со мною в мой курень, там приоденешься, да и к гетману!

Через полчаса Мазепа уже входил в сопровождении Кули и запорожских послов в гетманский замок.

XXVI

Замок, как верно выразился Куля, был меньше королевского палаца в Варшаве, но будучи еще прежде обстроен заново Еленой, женой Богдана, и теперь по роскоши и великолепию не уступал магнатским дворцам. Куля ввел Мазепу и запорожцев в большой двухсветный зал, стены которого были обтянуты темно-красным сукном и украшены всевозможными отбитыми у неприятелей бунчуками и знаменами и ключами от взятых городов.

Когда они вошли, в зале уже было довольно много народа; то там, то сям стояли группы тихо разговаривавших между собой людей; по преимуществу это были казацкие старшины, но среди них виднелись и татарские халаты, и длинные рясы православных священников.

Куля отправился прямо в покой гетмана, а Мазепа, остановившись с запорожцами в стороне, принялся наблюдать присутствующих и прислушиваться к тому, о чем шла среди них речь. Говорили вполголоса, так что разобрать все слова было трудно, но из долетавших до него обрывков фраз Мазепа понял, что разговоры шли об успехах восстания против Бруховецкого на левом берегу, о возрастающем в народе стремлении к гетману Дорошенко, о том, что надо просить гетмана, чтобы выдал поскорее старшине "приповедные листы", и о том, что поляки уже послали послов в Турцию.

Мазепа совершенно углубился в свое занятие, как вдруг невдалеке от него раздался чей-то сладкий, знакомый ему голос.

— Кого я вижу! Святой Боже, вот как скоро привела судьба свидеться с паном подчашим!

Мазепа оглянулся и с изумлением заметил подходившего к нему Самойловича.