Молодість Мазепи - Старицький Михайло

Что с его пышности, когда здесь души человеческой не видно! В нашем будынке, здесь же в Чигирине, мне гораздо веселее жилось, когда Петро был еще генеральным есаулом. Вернется, бывало, ко мне из похода, прибежит хоть на денек, на два и не насмотрится на меня, в глаза мне заглядывает, не знает чем угодить! Соберется к нам "вийськове товарыство", пойдут всякие размовы, да "жарты", да смех! А Петро мой лучше всех! Что слово скажет, так словно "квитку прышпылыть"!.. Все за его словом, как овцы за "поводырем", а я, бывало, очей с него не свожу! А теперь вот уж и гетманом стал, — чего бы больше желать? А он стал хмурый, да скучный, все один сидит, или советуется с мурзами, да со старшиной.

— Гетман озабочен... ждет каких-то вестей из Варшавы.

— А чем озабочен? Чего ждет? Сам выдумывает себе тревоги! Уже и все бунтари усмирены, и король утвердил его. Тут бы и жить да радоваться, а он... — гетманша досадливо бросила иглу и, надувши губки, произнесла капризно: — Право, мне было гораздо веселее в нашем старосветском будынке, а здесь так тихо да "нудно", просто хоть и не одевайся и не выходи в парадные покои... Один только немой мурза.

— Ха-ха! Хорош немой! — засмеялась Саня. — Он так "джергоче" да белками ворочает, что просто страшно. Только ничего не поймешь.

— А ты бы его полюбить не могла?

— Ой, ненько! — засмеялась еще пуще панна. — Да он бы съел меня и косточки захрустели!

— Ну, съел бы не съел, а коли обнял бы... — прищурилась гетманша и живо прибавила, — а он на тебя все поглядывает.

— Ой, не говори, ясновельможная, такой черный, да бородатый... Небось молоденького да "гарного" пани мне и не предложит?

— Кого же бы это? Тут молодых и не бывает совсем: только татарские мурзы, а то сивоусая старшина или монахи и попы.

— А помнишь, ясновельможная, того молоденького, со светлыми усиками, посла, что проездом от Бруховецкого у нас был?

— Какого? — вспыхнула слегка гетманша.

— Да вот того, что пани гетманова сама хвалила и ждала...

— А, ты, верно, говоришь про Самойловича, — протянула небрежно гетманша, усиливаясь скрыть поднимавшееся беспричинно волнение, — да, он ничего себе... Только ты ошиблась, не я ждала его, а гетман: этот посол должен был привезти какие-то интересные новости от Бруховецкого или Бруховецкому, что-то такое...

Разговор прервался. Панна принялась за работу усерднее, заметив в тоне гетманши какое-то недовольство, а гетманша мечтательно призадумалась.

Вошедшая "покоивка" нарушила воцарившуюся тишину.

— Не соизволит ли ваша ясновельможность осмотреть ковры, которые ткут для вашей гетманской милости? — обратилась она с почтительным поклоном к гетманше, — старшая коверщица не решается без вашего указания ставить кайму.

— Мне что-то не хочется, — потянулась лениво гетманша. — Поди ты, Саня, выбери что-нибудь, или стой, пусть лучше сюда принесут.

— Тут еще пришли скатерщики и ткачи, хотят сдать работу и получить новую пряжу.

— Зови всех их сюда, — заговорила веселее гетманша, заинтересовавшись сообщением покоевки, — да пусть и работу несут сюда.

Девушка вышла и через несколько минут возвратилась в сопровождении трех женщин и двух мужчин.

Вошедшие остановились у порога, низко поклонились гетманше и пожелали ей доброго здоровья.

— Спасибо, спасибо, — ответила приветливо гетманша и обратилась к пожилой женщине, повязанной намиткой. — А ну-ка, Кылыно, покажи, что ты там хочешь сделать с ковром?

— Да вот, ясновельможная, не знаю, какие обводы ему дать, какие ее мосць больше понравятся? Горпына, Хвеська! Распустите "КЫЛЫМ".

Девушки, державшие ковер, встряхнули его и, поднявши высоко, распустили перед гетманшей.

— Ох, лелечки, — вскрикнула с восторгом Саня, — да какой же он прелестный, да какой яркий!

— Тебе так нравится, — улыбнулась гетманша, — ну, так постой, мы тебе его в приданое дадим, ищи только жениха хорошего, справим "весилля", да повеселимся вволю!

— Эге, эге, — подтвердила старая Килина, — вот скоро минут Петровки, тогда и за "весиллячко". Пора уже, пора! Да и женихов нечего искать, сами придут, — диывчина, как зрелое яблочко.

Старики, пришедшие со скатертями и полотнами, также почтительно подтвердили это мнение.

Саня застыдилась; девчата рассмеялись; все собеседники и сама гетманша оживились. Пошли шутки и смех. Сане подбирали разных женихов. Гетманша уверяла, что мурза просит гетмана, чтобы он окрестил его и дал ему "пид зверхнисть" казацкий полк с "чорнявою" полковницей в придачу, а мурза гетману первый друг...

Саня отказывалась от мурзы, гетманша настаивала на том, что Саня не смеет отказываться от случая спасти хоть одну поганую душу.

— Да постойте, может найдется панне и лучший жених, — отозвался старый ткач, принесший гетманше на показ тонкие скатерти, — в городе говорят, что въехал сегодня полковник Богун.

— Богун?! — вскрикнула в изумлении гетманша. — Так он жив и здоров, вот уж не думала! Ведь он, говорят, после Переяславской рады совсем куда-то ушел.

— А вот теперь приехал, слышно, хочет у гетмана под булавой служить.

— Славный лыцарь, что говорить, славный на всю Украину, — покачала головой баба, — только он не такой... ни на дивчат, ни на молодиц никогда не посмотрит! Хоть самую первую "кралю" посади перед ним, а она ему все, равно, что стена.

— Что ж это, над ним заговор какой? — спросили разом и гетманша, и Саня.

— Заговор, заговор; говорят, он любил одну дивчыну, а она и скажи ему: "Поклянись ты мне, голубе мой, вот на этом святом кресте, что ты, кроме меня, никому своего сердца не отдашь". Он поклялся, а крест-то у ней не простой был, а с мощей святого угодника. Вот дивчына вскорости после того умерла, а он с тех пор никого и не может полюбить. Так ни одной женщины и не знает.

— Вот кого любопытно посмотреть! — вскрикнула с загоревшимися глазками гетманша, — неужели таки ни одной женщины не может полюбить?

— Не может, ни за что не может, — подтвердила старуха. Разговор перешел на различные случаи колдовства и заговоров. Тема была вечно новая и вечно интересная; каждый находил в своей памяти какой-нибудь изумительный случай могущественного чародейства.

— Да неужели же на него и отворота нет? — спрашивала с любопытством гетманша.

Ткачи уверяли, что нет, но баба Килина утверждала, что на всякий заговор есть свой отворот, только надо знать, как его употребить.

Тем временем гетманша с Саней рассмотрели ковер, выбрали для него кайму и пересмотрели принесенные гетманскими ткачами скатерти и полотна.

— Ну, это хорошо, — отложила гетманша в сторону готовые скатерти, — ты это, Саня, попрячь, а ты, бабо, "почастуй" их, выдай хлеба и всякой пшеницы, да тонкой пряжи на рушники, только смотрите, чтобы с червоными "перетычкамы" выткали.

— Гаразд, гаразд, ясновельможная пани! — поклонились, отступая, ткачи.

Баба со своими спутниками тоже направилась было к выходу, но, сделав несколько шагов, вдруг остановилась и, повернувшись к гетманше, произнесла живо:

— Ах, ты Матинко Божа, вот уж истинно старая голова, что дырявое решето, — ничего не задержится! Тут прибыли к нам в замок проезжие купцы с "крамом", просили, чтобы доложить твоей гетманской милости, пускать, что ли?

— Купцы с "крамом", а она еще спрашивает, пускать или не пускать! — вскрикнула радостно гетманша. — Ну, конечно, пускать скорей, скорей!

Баба с девчатами вышла, а гетманша заходила в приятном волнении по комнате.

— Купцы с крамом, а она еще спрашивает, пускать или не пускать? Глупая баба! — заговорила она. не то обращаясь к Сане, занятой складываньем принесенных скатертей и полотен, не то к самой себе.

"Тут не то что проезжим купцам, обрадовался бы всякому жиду, а то купцы! Ох, какие у них должно быть прекрасные товары! — думала гетманша. — И как раз ведь впору приехали. В Чигирине теперь не найдешь ничего, до ярмарки ждать далеко, а ей нужно бы новый кунтуш "справыть", да не мешало бы и шитые золотом черевички и новый кораблик, да, мало ли чего еще неотложно нужно? А может, у них и какие-нибудь чары найдутся. А? Вот если б на полковника Богуна, чтоб причаровать его? Баба говорит, что он ни на одну женщину не смотрит. Да неужели же ни на одну?

Гетманша подошла к висевшему на стене зеркалу и пытливо взглянула в него. Из глубины гладкого стекла на нее глянуло прелестное личико, обрамленное светлыми завитками волос, выбивавшимися из-под пунцового бархатного кораблика, украшенного драгоценными каменьями и золотым шитьем.

— Неужели же ни на одну? — повторила она снова с кокетливой улыбкой и вдруг, подбежав к Сане, схватила ее быстро за руки и, окрутившись на каблуках, воскликнула весело:

— Найдем, найдем чары и на Богуна!

— Ой, Господи! — вскрикнула Саня, подбирая разбросавшиеся по полу рушники. — Ну, что, если бы гетман вошел эту пору в светлицу?

— А что ж? Увидел бы, что я веселюсь. Не всем же сидеть, словно затворникам, в келье! Вот погоди, если вправду прибыл под наши знамена полковник Богун, так гетман задаст нам такой пир, что ну! Вот уж повеселимся, так повеселимся! А там еще прибудут посланцы из Варшавы, верно именитые магнаты. Хоть эти ляхи вороги наши, а такие пышные лыцари, каких среди нашего казачества и не сыщешь! Вот и пригодятся новые уборы!

В это время дверь отворилась, и появившаяся бабка Килина прервала радостные мечты пани гетмановой.

— Пришли "крамари", — объявила она и, отворивши дверь, впустила двух высоких и смуглых субъектов. Один из ник был старше, другой, еще молоденький мальчик, казался прислужником. Лица их были чрезвычайно смуглы, с широкими скулами, какого-то цыгано-армянского типа. Старшему можно было дать лет сорок на вид; у него был большой горбатый нос, тонкие черные усы и юркие глазенки орехового цвета. Одеты они были в какие-то синие куртки с большими серебряными "гудзямы", и опоясаны широкими поясами, поверх которых были надеты длинные синие жупаны. За ними слуги внесли два больших короба, завернутых в холстину, и, поставив их на полу, удалились из комнаты.

— Ясновельможной гетманше до веку здравствовать! — приветствовал развязно гетманшу вошедший, снимая шляпу отвешивая у дверей низкий поклон.

Ха! Да это ты, Горголя? — вскрикнула радостно гетманша.

— Сколько времени ты не был в наших сторонах!

— Много, много.