Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

- Мені б давно пора, та ба! - сказал татуня.- А зрештою,- продолжал он,- я на сім тижні умру...

- А я гоцака втну! - воскликнул староста.

- Підкуй же чоботи, бо подумаю, що в постолах,- сказал татуня.

- Хоч би й босака! Хоч і сало, аби за м'ясо стало.

Против обыкновения, татуня задумался и не отвечал.

- Чого надувся, як ворона на полукіпку? - спросил староста.

- Давно я бачив ворону на полукіпку, та вже більше й не побачу; вже мені минула остатня паска,- ответил татуня.

Татуня говорил с такою уверенностью, что староста забыл гоцака.

- Що ж маю робити? - спросил он с выражением грусти о своем одиночестве. Но татуня, будто не понявши, сказал:

- Спросіть попів, та швидше, щоб мені масло святеє зробили.

Староста исполнил волю татуня: немедленно отправился и пригласил священников. Впрочем, он не верил татуню, хотя и страшно было сомневаться.

Не далее как на следующий день собрались священники, прошенные и непрошенные, кто только заслышал о елеосвящении. Все спешили, надеясь видеть татуня в постели, при последнем издыхании, а может быть и бездыханным. И всем грустно было. Но, заставши его в церкви бодрым, как всегда, подумали, что старик сыграл штуку, соскучившись без гостей. И весело проводили время, предполагая, что татуня просил елеосвящения из предосторожности, тем более что и сам он не отставал от веселой компании. До вечера не многие из гостей думали о завтрашнем дне, и по заходе солнца все враз хотели отправиться.

- Часок-два еще погостите,- просил татуня,- а после уже разъедетесь. Мне не хочется оставаться одному так рано.

Некоторые уважили просьбу и остались, другие уехали. Продолжался говор, смех. Вдруг татуня, среди общего веселья, встал и пригласил гостей в другую комнату. Усадивши всех где попало, сам сел на постели и первый начал шутить. Но как-то не клеились его шутки; он казался каким-то озабоченным или изнуренным; заметно было, что принуждает себя к веселости. Однако он не соглашался отпустить гостей. Всем бросилась в глаза такая ненормальность в поведении татуни, но никто не мог объяснить себе причины ее. Наконец татуня закрыл глаза, будто начал дремать.

- Вы спать хочете? - спросил один из гостей,- ложитесь, мы разъедемся и сами.

- Простіть мене! - сказал татуня,- і раз, і другий, і третій!

- Бог простить,- ответили гости, думая, что он извиняется, когда же татуня лег, не раздеваясь и не сказавши более ничего, то один спросил его:

- Что с вами? Татуню!

- Умираю,- ответил он.

- А вы ж говорили: дурень той, хто вмирає,- продолжал спрашивающий, думая, что татуня шутит.

- Дурень той, хто після мене на світі остається,- ответил татуня, открывши глаза. Но закрыла их уже чужая рука; едва замерла на устах шутка, как прекратилась и жизнь говорившего...

- Не буде уже такого священика! - рассуждали старухи в углу комнаты, в которой лежало тело татуни.- Що за добрий був, що за простий!

- Не знаєш ти нічого! Се не той батюшка, що я зазнала його в м'ятеж. Тоді він бравий був! Дався він ляхам взнаки!

- А розкажи, сестричко!

И старуха начала:

- Гнали солдаты пленных турок; один заболел, и его бросили под шинком: издохнет, говорят, и здесь; а люди не дадут сгнить среди села, выволокут.

Пошли солдаты, а турок лежит под шинком, только стонет. Испугались наши, не чума ли его душит, и скорее к батюшке, а батюшкой в этом селе был этот самый покойник,- такой же седой, как и теперь. Он знал все турецкие бусурманские обычаи и тотчас же спросил о чем-то больного на их языке. Посмотрели бы вы, сестрицы, как заблестели глаза у невіри, когда он услышал свою речь! Как два уголька!..

Вот батюшка и взял турчина к себе, и вылечил, и выучил, и окрестил. Научил его батюшка читать и петь. Любо было послушать, как это вихрист читает и поет на клиросе. Куда нашему дьячку! Ни голоса такого нет, ни такой отчетливости. Аж охітніше в церкві стоялось! И любил его батюшка, как дитя свое, а турчин любил покойника, что отца родного. Оба они хорошо делали, потому что каждый заслужил любовь другого. А прихожане и рады тому, что они любятся, потому что, думали, не разлучатся, и мы будем иметь обоих хороших - батюшку и піддячого (пиддячим мы звали турчина, хотя он и не был помощником дьячка, а только пел и читал на клиросе). Так вот, громада рада - и байдуже, а того никто не знает, что батюшка хочет повезти своего турчина в Каменец и произвести в дьячки. И как же носы поопускали, когда узнали об этом! Но на все божия воля! И в этом тоже. Если мы не достойны иметь обоих хороших - и батюшку и пиддячого, то будем довольствоваться одним хорошим, зная, что другие не имеют ни одного; а другой пусть ищет себе лучшего места, которого он и стоил.

Уже все было готово к отъезду, как пришло известие, что паны взбунтовались. И давно люди поговаривали, что ляхи недоброе замышляют; но не верилось, чтобы они и в самом деле поднялись против билого царя. 10 А вышло, что люди не ошибались, потому что паны действительно взбунтовались. С дня на день слухи становятся все хуже и хуже. Слышим, наконец, что они командами ездят по селам и хватают парубков. Вот и начали мы прятаться на ночь по бурьянам, как во время татарских набегов. И страху натерпишься, бывало, пока управишься в хозяйстве! Спешишь, все из рук валится, а чуть собака брехнет, то так и бросишься к окну: не ляхи ли идут. Господи, воля твоя и твое попущение! Я тогда еще в девках гуляла; хороша была, то за меня родители боялись хуже, чем за брата. Брат мог уйти из войска, а я пропала бы навеки. Они, видите ли, и молодицам не спускали, а дивчат искали усерднее, нежели