Брати Карамазови - Достоєвський Федір

2, § I). В определенной мере предваряет круг идей, выраженных в "поэме" Ивана об Инквизиторе, также рассказ "Сон смешного человека" (Дневник писателя, 1877, апрель, гл. 2).

Заканчивая последний, декабрьский, номер "Дневника писателя" за 1877 г., прощаясь здесь в специальной заметке "К читателям" с подписчиками и другими читателями "Дневника" и вновь подтверждая в ответ на их вопросы, что в 1878 г. "Дневник" выходить не будет, Достоевский в объяснение причин этого писал: "В этот год отдыха от срочного издания я и впрямь займусь одной художнической работой, сложившейся у меня в эти два года издания "Дневника" неприметно и невольно" (1877 декабрь, гл. 2, § V). Приблизительно в это же время Достоевский занес в одну из своих записных тетрадей следующую заметку

"24 декабря (18)77 г.

Memento. На всю жизнь.

1) Написать русского Кандида

2) Написать книгу о Иисусе Христе

3) Написать свои воспоминания.

4) Написать поэму "Сороковины"

(Все это, кроме последнего романа и предполагаемого издания "Дневника", т. е. minimum на 10 лет деятельности, а мне теперь 56 лет)" (XXII, 14).

Под "последним романом" здесь разумеются будущие "Братья Карамазовы". Но и три других замысла, фигурирующих в этом плане, не будучи осуществленными в виде самостоятельных произведений, влились в замысел "Карамазовых" или, во всяком случае, получили в нем определенное отражение.

Один из них — "поэма "Сороковины"", замысел которой относится еще к лету 1875 г. По известному нам авторскому плану она должна была быть осуществлена в виде "Книги странствий", описывающей "мытарства 1 (2, 3, 4, 5, 6 и т. д.)" (IX, 6). Среди заготовок для нее в тетради Достоевского особенно важен разговор Молодого человека с сатаной, частично предвосхищающий беседу Ивана Карамазова с чертом, ее интонации и самый образ собеседника Ивана: "Меня всего более бесит, что ко мне приставлен ты как ты глуп" (IX, 6). В "Братьях Карамазовых" название "Хождение души по мытарствам" отнесено к трем главам (III–V) девятой книги романа "Предварительное следствие", описывающим "первое", "второе" и "третье" мытарства Мити (душе которого суждено в романе умереть и воскреснуть не буквально, но символически).

Как ответвление замысла "книги о Иисусе Христе" можно рассматривать поэму "Великий инквизитор".

Третья тема из отмеченных в списке, реализованная в "Карамазовых", это тема "русского Кандида". С нею непосредственно связаны не только разговор Коли Красоткина с Алешей о "Кандиде" (1759) Вольтера в главе VI десятой книги ("Раннее развитие") и упоминание Иваном изречения "старого грешника" Вольтера в главе "Братья знакомятся" о боге как "выдумке" человека (кн. V, гл. III), — но и одна из центральных нравственно-идеологических проблем всего романа, формулируемая Иваном в следующей главе "Бунт": может ли человеческий разум принять мир, созданный богом, и поверить в установленную им в мире гармонию при наличии несправедливости, разрушений, зла и страданий невинных людей? Вольтер в "Поэме о гибели Лиссабона" (1756; русский перевод — 1763) и в примыкающей к ней по теме философской повести "Кандид" оспаривал отвлеченный оптимизм Попа и Лейбница, их учения о том, что частные случаи зла в природе и обществе компенсируются общим благом, являются подтверждением установленной богом, извечно заложенной в природе вещей "мировой гармонии". Напоминая о совершающихся постоянно зле и страдании, являющихся, по его оценке, не "частным случаем", но законом жизни природы и общества его эпохи, французский философ-деист призывал не закрывать на них глаза, не мириться с ними, но всегда помнить о страданиях окружающих людей, помогать им, активно трудиться и по мере сил этим способствовать общечеловеческому прогрессу. Точно так же Достоевский в главе "Бунт" отвергает всякое пассивно-созерцательное отношение к человеческим страданиям, независимо от того, какими — религиозными, философскими или мнимо гуманистическими — аргументами его бы ни пытались оправдать, по мнению Ивана, в различных случаях. В протесте против идеи "мировой гармонии", основанной на признании мнимой неизбежности зла и страданий невинных людей, освященных некими отвлеченными "высшими целями", и в то же время в призыве, сформулированном в речи о Пушкине, к труду на "родной ниве" во имя общего братства всех людей (перекликающимся с заключительными словами вольтеровского "Кандида": "Надо обрабатывать свой сад") и было, по-видимому, заключено зерно замысла неосуществленного "Русского Кандида" Достоевского, основные идеи которого получили гениальное философско-художественное выражение в его последнем романе.

Особого упоминания заслуживает то, что в главах 8–9 повести Вольтера выведен Великий инквизитор, а в главах 14–15 действие переносится в государство иезуитов в Парагвае, о котором в "Кандиде" говорится: "Los padres (отцы-иезуиты. — Ред.) владеют там всем, а народ ничем: не государство, а образец разума и справедливости".[41] Эти мотивы, предваряющие проблематику поэмы "Великий инквизитор", могли учитываться Достоевским при обдумывании замысла "Русского Кандида".

Первое сообщение о замысле, к реализации которого Достоевский собирался приступить, прощаясь в конце 1877 г. с читателями "Дневника писателя", содержится в письме к писателю и педагогу В. М. Михайлову от 16 марта 1878 г.: "Я замыслил и скоро начну большой роман, в котором, между другими, будут много участвовать дети и именно малолетние, с семи до пятнадцати лет примерно. Детей будет выведено много. Я их изучаю, и всю жизнь изучал, и очень люблю, и сам их имею. Но наблюдения такого человека, как Вы, для меня (я понимаю это) будут драгоценны. Итак, напишите мне об детях то, что сами знаете".

0 том, что в начале 1878 г. Достоевский всецело был погружен в составление плана романа "Братья Карамазовы", пишет в своих воспоминаниях А. Г. Достоевская.[42]

Первый же листок с черновыми заметками, сделанными в 10-х числах апреля 1878 г., позволяет заключить, что к этому времени план будущего романа "о детях" еще обдумывался, но уже было ясно, что сюжет его вберет в себя события, о которых Достоевский собирался рассказать в неосуществленном замысле 1874 г. "Драма. В Тобольске…". Об этом свидетельствует запись: "Справиться: жена осужденного в каторгу тотчас ли может выйти замуж за другого?".

Здесь убийца — младший брат кается и перед отсылкой на каторгу "просит старшего быть отцом его детей". В связи с этим у Достоевского и возник приведенный вопрос. В "Братьях Карамазовых" эта сюжетная ситуация видоизменилась. Хотя один из братьев (Иван) любит невесту другого (Мити), соперничества между ними нет. Кроме того, развитие действия здесь завершается осуждением Мити. История же покаяния убийцы нашла в "Братьях Карамазовых" косвенное отражение, с одной стороны, в рассказе Зосимы "Таинственный посетитель", а с другой — в публичном признании Ивана, что убил отца не Митя, а Смердяков, которого сам он "научил убить".

Помимо братьев Ильинских, в романе "о детях" должны были фигурировать: лицо, названное по близости характера с героем прежнего романа Идиотом, и юноша-дворянин, что зафиксировано в следующей записи "Имеет ли право Идиот держать такую ораву приемных детей иметь школу и проч.?" (XV, 199)

Очевидно, что Идиот и юноша-дворянин (хотя они и напоминают каждый по-своему, будущего Алешу Карамазова) пока мыслились как два разных персонажа, ибо юноша-дворянин, которого Достоевский предполагал сделать послушником, по своему положению не мог бы, как это сказано об Идиоте, "держать такую ораву приемных детей, иметь школу".

Дальнейшая история работы над "Карамазовыми" рисуется в следующих чертах.

16 мая 1878 г. умер сын Достоевских Алеша. Писатель тяжело переживал утрату и долгое время не мог работать. "Чтобы хоть несколько успокоить Федора Михайловича и отвлечь его от грустных дум, — рассказывает А. Г. Достоевская, — я упросила Вл. С. Соловьева, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь, куда Соловьев собирался ехать этим летом. Посещение Оптиной пустыни было давнишнею мечтою Федора Михайловича…".[43]

18 июня 1878 г. Достоевский выехал с Вл. Соловьевым из Петербурга в Москву, а оттуда через четыре дня в Оптину пустынь. Поездка длилась, как подсчитал Достоевский в письме к жене от 29 июня 1878 г., семь дней и имела важные последствия для работы над "Братьями Карамазовыми", первые книги романа были написаны под живым впечатлением увиденного в этом монастыре.

Во время поездки Достоевский беседовал со своим спутником о задуманной и отчасти уже начатой им работе. Позднее, вспоминая о беседах с писателем, Вл. Соловьев утверждал, что "церковь как положительный общественный идеал должна была явиться центральною идеей нового романа или нового ряда романов, из которых написан только первый — "Братья Карамазовы" (под "церковью" и Достоевский, и Соловьев понимали не церковь в узком смысле — как особый общественный институт, а всю совокупность верующих, т. е. в первую очередь народ. — Ред.).[44] И дошедшие до нас черновые материалы, и сам роман свидетельствуют о том, что, передавая содержание своих тогдашних разговоров с писателем, Соловьев несколько стилизовал взгляды Достоевского в духе собственных идеалов.[45]

11 июля 1878 г. в письме к С. А. Юрьеву, предлагавшему ему напечатать роман в задуманном им журнале, который должен был начать выходить с 1879 г., Достоевский, сообщая, что хотя роман обещан в "Русский вестник", но вопрос об этом еще не решен окончательно и что ответ Юрьеву он сможет дать в октябре, высказал в то же время предположение, что работа над романом будет протекать так же, как над предыдущими: "Роман я начал и пишу, но он далеко не докончен, он только что начат. И всегда у меня так было: я начинаю длинный роман (NB форма моих романов — 40–45 листов) с середины лета и довожу его почти до половины к Новому году, когда обыкновенно является в том или другом журнале, с января, первая часть. Затем печатаю роман с некоторыми перерывами в том журнале весь год до декабря включительно и всегда кончаю в том году, в котором началось печатание. До сих пор еще не было примера перенесения романа в другой год издания" (XXX кн.