Молодість Мазепи - Старицький Михайло

Хоть уверения деда и успокоили Галину, но она все-таки дрожала, как в лихорадке, и дед повел ее, вслед за севшими на коней Немотою и Безухом, за ворота. С пригорка было видно, как несся Мазепа на коне исчезающей точкой и как, описав гигантский круг, уже летел стрелою назад. Видно было впрочем, что направление бега было в его руках, и что сила, увлекавшая всадника, подчинилась уже его воле. Верховые не бросились даже на помощь Мазепе, а стояли смирно и наблюдали за ловкими эволюциями седока.

Сыч был в неописуемом восторге; восторг охватил теперь и Галину. Приставивши руку к глазам, Сыч следил с удовольствием за Мазепой и приговаривал одобрительно, — добрый казак, орел, а не казак! Э, будет с него прок, будет!..

Наконец, конь, видимо, изнемог и пошел рысью, а потом вскоре и шагом. Тогда Мазепа поворотил укрощенное животное домой и подъехал к деду и к девчине, которая теперь трепетала от гордости и бурного счастья. Взмыленный конь храпел и прыскал пеной, но шел уже покорно, качая раздраженно и бессильно головой и порывисто вздымая грудь и бока; Мазепа трепал его ласково рукой по шее.

— Ну, сынку, и на Сичи тебе позавидуют, будь я бабой, коли не так! — вскрикнул восторженно Сыч. — Этакого черта взять сразу в "лабеты", да это разве покойному Кривоносу было с руки!

— Так, так! Первый лыцарь! — закричал Безух, а Немота только замахал усиленно руками.

— Спасибо, диду, и вам, панове, на ласковом слове, — отозвался взволнованный и раскрасневшийся Мазепа; глаза его горели торжеством и удачей, и с новой стороны пленяли Галину: она не удержалась и бросилась было к коню, но последний пугливо отскочил в сторону, хотя и был тотчас же осажен сильной рукой.

— Будет, будет! Вставай уже, Немота возьмет коня! — попросила трогательно Галина.

— Галина тут перепугалась за тебя, страх! Молода еще, ничего не понимает, — заметил Сыч, подмигивая бровью, — разве можно за казака на коне бояться!

— Так то за казака, а то за пана, — усмехнулась радостно девчина и опустила глаза.

— Ха, ха! Моя любая, — все-таки попрекает, — отозвался Мазепа и, соскочив при общем одобрении с коня, передал его Немоте.

Целый вечер только и толков было, что о Мазепе, о его ловкости, о его смелости, да об его игре. Вспоминали всех знаменитых наездников и торбанистов и находили, что Мазепа превосходит их всех.

С этого дня жизнь Мазепы на хуторе наполнилась еще всевозможными разнообразными удовольствиями: то он укрощал диких коней, то стрелял метко из лука, то пробовал дедовские рушницы, то сражался с .Сычом на саблях. Задетые за живое успехами Мазепы, и дед, и Немота, и Безухий вступали с ним в состязание, но всякое упражнение кончалось торжеством Мазепы. Впрочем, никто этим не огорчался, каждый ловкий маневр Мазепы вызывал восторг в побежденных; он просто делался кумиром этого маленького хутора.

— Ну, да и лыцарь же ты, друже мой! — вскрикивал шумно Сыч, когда Мазепе удавалось ловким выстрелом убить пролетавшую невзначай дрофу, или повалить пулей мчавшуюся по степи серну, или вышибить одним ударом саблю из рук Немоты.

— Ей-Богу же, только покойному гетману Богдану было б и совладать с тобой! О, тот был на все эти штуки мастер!

Жизнь на хуторе катилась тихо, весело, безмятежно, как прозрачные струйки воды по золотому песчаному дну. Однако, несмотря на полное счастье и спокойствие, охватившее здесь Мазепу, в голове его начинала уже не раз шевелиться мысль о том, что пора, наконец, распрощаться со своими дорогими спасителями и вернуться назад к той бурной жизни, которую он так неожиданно покинул, где его ждет еще расправа с ненавистником врагом, где... При одной этой мысли мучительное волнение охватывало Мазепу и он с усилием гнал ее от себя; ему так хотелось пожить еще здесь, в этой прелестной семье, без мысли о будущем, без воспоминанья о прошлом, отдаваясь тихой радости настоящего дня. Галина же не отступала ни на шаг от него.

— Тебе не скучно, тебе не "нудно" здесь, любый? — спрашивала она с тревогой, когда холод раздумья появлялся на лице Мазепы, и заглядывала своими чудными ласковыми глазами в его глаза.

Один мелодичный звук этого искреннего голоса разгонял все тревожные думы и заботы Мазепы.

— Нет, нет, моя ясочко, мне так хорошо с тобой, — отвечал он, сжимая ее руки.

XI

— Слушай, моя "зирочко", — продолжал тихо Мазепа, — ты видела, как покрывает иногда всю степь тяжелый непрозрачный туман и своей густой пеленой закрывает и голубую даль, и яркое поле цветов, и серебристую речку... и вдруг с высокого неба ударит яркий луч солнца и словно острой стрелой порежет его пелену: туман разорвется, заколеблется, подымется легкими волнами и поплывет к небу белым облачком, а степь снова засияет под ласковыми лучами солнца. Так, дытыночко, и все мои смутные думы от одного твоего взгляда разрываются и уплывают, как холодный туман, и я снова счастлив и весел, и не хотел бы отойти от тебя никуда.

— Как хорошо сказал ты это, — прошептала Галина, подымая на него свои подернутые счастливой слезой глаза. — Боженьку, Боже мой, какой ты разумный, хороший, а я... — вздохнула она и наклонила низко, низко голову.

— А ты имеешь такое чистое и ласковое сердце, какого нет ни у кого.

— Ты насмехаешься?..

— Разрази меня гром небесный, коли смеюсь.

— Так тебе не скучно со мной? — вскрикивала уже с восторгом Галина, сжимая его руки.

— Счастливее, как теперь, я не был никогда в жизни.

— И тебя от нас туда, к вельможным панам, не потянет?

— Никогда, никогда, — отвечал невольно Мазепа, поддаваясь дивному обаянию этих сияющих счастливых минут.

Стоял золотой, безоблачный летний день; после раннего обеда все население хутора, за исключением Мазепы и Галины, разошлось по прохладным тенистым местам, чтобы подкрепить себя коротким сном для дальнейших работ. Мазепа и Галина сидели в саду. Прохладная тень развесистого дуба защищала их от солнца, прорвавшиеся сквозь густую листву солнечные лучи ложились яркими световыми пятнами на зеленой траве, на золотистой головке Галины. При малейшем движении ветерка они приходили в движение и перебегали мелкой рябью, словно струйки воды на поверхности реки. Кругом было тихо, слышалось только мелодичное щебетание птиц.

Мазепа как-то рассеянно перебирал струны бандуры, слушая с задумчивым лицом нежное воркованье Галины.

— А вот и не слушаешь, тебе уж наскучили мои рассказы! — прервала, наконец, свою речь Галина, поворачивая к Мазепе свое плутовски улыбающееся личико.

— Нет, не поймала, — встрепенулся Мазепа, — я только припоминал песенку, а ты щебечи, щебечи...

— Ну, что это! Вот и пташки, как хорошо поют, а и то мне надоедает их щебетанье. Знаешь что, — сорвалась она вдруг с места, — давай пойдем на речку, сядем в лодке и поплывем далеко, далеко, там есть место, где так много, много белых цветов на широком "лататти", а рыбок сколько!.. Кругом тихо, ясно, да любо!

— Хорошо, хорошо, моя милая рыбка, — согласился Мазепа.

— Ну, так давай мне твои руки... нет, нет, давай, я подниму тебя. Ты ведь теперь такой слабенький, больненький, вот так! — С этими словами Галина схватила Мазепу за обе руки и с усилием потянула их.

— Слабенький, слабенький... А ну, подымай же, силачка, — улыбался Мазепа, не трогаясь с места, и вдруг неожиданно вскочил, едва не опрокинув при этом Галину.

— Ой, напугал как меня, — вскрикнула она, заливаясь серебристым смехом. — Ну же, скорее, скорей "наперегонкы" со мной!

С этими словами Галина бросилась бежать; Мазепа погнался за нею, но не догнал. Через десять минут они уже были на берегу реки. Отвязавши лодку, Галина вскочила в нее и села на корму с веслом в руке; Мазепа столкнул лодку в воду и вскочивши в нее, сел на гребки. Одним ударом весел он вынес ее на середину реки. Лодка покачнулась и затем тихо поплыла вниз по течению. Узкая водяная гладь была залита ослепительными блестками солнца, вдали все они сливалисьі и, казалось, — там текла уже не река, а тянулась сверкающ золотом лента. Больно было смотреть на эту сияющую даль. Зеркало реки было так гладко, что высокие неподвижные стрелки очерета, украшенные то светлыми кисточками, то темно-коричневыми бархатными цилиндриками, отражались в нем без зыби, словно спускались в глубину прозрачных вод. Вперед смотреть было больно, назад же за солнцем перед путниками раскрывалась прелестная картина.

— Положи весло, Галина, — произнес Мазепа, — пусть вода сама несет нас.

Галина молча подняла весло и вложила его в лодку. Мазепа последовал ее примеру. Лодка поплыла медленно, тихо колеблясь; иногда одним или двумя ударами весла Мазепа давал ей желанное направление. Они сидели молча, словно притихли, охваченные чувством восторга перед окружающей красотой. Мимо них проплывали зеленые кочки, подымавшиеся из воды, словно кудрявые шапки, целые заросли зеленого "осытняга", сужающие речку в таинственный коридор, а то вдруг лоно реки неожиданно расширялось, и они выезжали словно на неподвижное озерцо, окруженное кудрявой стеной лозняка. Но вот лодка сделала один поворот, другой, и вдруг перед путниками открылось целое "плесо" воды, устланное вплотную широкими зелеными листами с крупными белыми цветами, казавшимися под блеском солнечных лучей прелестными серебряными чашечками.

— Стой, стой! — вскрикнула Галина. — Я сделаю себе такой венок, какой надевают русалки.

Лодка, впрочем, сама остановилась, и Галина, перегнувшись через борт, начала срывать белые водяные лилии. Затем она сплела из них прелестный венок и, надевши его на голову, повернулась к Мазепе. Ее прелестное личико в этом белом венке казалось еще изящнее, еще нежнее.

— Ах, какая ты гарная, Галина! — произнес невольно Мазепа, не отрывая от нее восхищенных глаз.

Все лицо Галины покрылось нежным румянцем.

— Правда? — произнесла она живо и, перегнувшись через борт лодки, взглянула в воду. — У, страшно! — вскрикнула она, отбрасываясь назад, — Может, это не я, может это смотрит на меня русалка из воды, я лучше брошу венок, а то еще, пожалуй, они рассердятся на меня за то, что я сорвала их цветы, и ночью подстерегут, утащут на дно и "залоскочуть".

— Нет, нет, оставь венок; тебе так хорошо в нем, — остановил ее Мазепа. — Смотри, для твоих русалок осталось здесь еще много цветов.

Затем он ударил веслом, и лодка с трудом, путаясь в зелени, поплыла вновь; вскоре затон белых лилий остался за ними.