Молодість Мазепи - Старицький Михайло

Горькая, тяжелая обида жгла невыносимым огнем ее сердце.

— Неужели же Мазепа любит эту Галину? — повторяла она себе в сотый раз, до боли закусывая губы. — Неужели же он может ее любить? Разве в состоянии она разделить его думы, его чувства, разве может она понять его? Ха! Невинная, тихая и боязливая, словно беленькая овечка, она для того только и сотворена Богом, чтобы ворковать с милым в "вышневому садку"! Кажется, всякое малое дитя разумнее ее. Она ничего не знает, она ничем не интересуется, кроме него! Так разве может увлечь такого лыцаря такая простая дивчина? Правда, она хороша собой, но, — Марианна гордо выпрямилась в седле, — разве другие хуже ее? Правда, она любит его, она спасла ему жизнь, — а она, Марианна, разве не вырвала его из когтей смерти? Разве не рисковала сотни раз своей жизнью, своей честью для спасения его! Но что до этого вельможному пану Мазепе! — воскликнула она с горечью, но тут же мысли ее приняли другой оборот.

Нет, он отблагодарил ее, и как отблагодарил! Как был тронут ее подвигом, как обещал до самой смерти не забывать ее. Да... да, благодарил... был тронут... обещал не забывать до смерти, — но разве хоть раз, при виде ее глаза его загорелись тем счастьем, каким они вспыхнули при виде этой Галины, разве хоть раз говорил он с ней так любовно, так нежно, как с этой простой, глупой, неотесанной девушкой? Нет, нет, он любит ее, он любит, любит, — чуть не вскрикнула она и снова понеслась вихрем вперед. Теперь она уже не задавала себе напрасных вопросов, отчего это внимание Мазепы к Галине причиняет ей такую невыносимую боль. Она чувствовала, что любит Мазепу всем сердцем, так любит, как, кроме отчизны, не любила еще никого... И мысль, что она оставила его вдвоем с соперницей, что каждый шаг коня уносит ее все дальше от него, что теперь ей приходится возвратиться одной в свой угрюмый замок, когда та, другая, счастливая, любимая осталась с ним, — наполняла ее сердце невыносимой тоской.

Ее уже начинало брать сожаление о том, что она так скоро уехала и оставила Мазепу . Быть может, это ей только показалось, быть может, он вовсе и не думал любить эту простенькую девушку, быть может, он чувствует к ней только братскую привязанность и благодарность за оказанные заботы. На чем построено все ее подозрение? Только на неуловимых взорах, на недосказанных словах Мазепы... Ведь все это могло создать ее воображение. Сожаление, обида, досада закипели в ее сердце. Зачем она уехала так неожиданно, так скоро, зачем она оставила их вдвоем, зачем уступила без всякой борьбы место своей сопернице?

При этой мысли щеки Марианны покрылись густым румянцем, глаза гневно сверкнули из-под сжатых бровей, тонкий стан гордо выпрямился в седле. Откуда могли прийти ей в голову такие постыдные мысли? Как, она, Марианна, станет добиваться любви Мазепы, она станет спорить о ней с этой Галиной?! О, нет! Пусть ее сердце истлеет в груди, но она не унизится до этого никогда...

Если он любит ее, — он поймет причину ее внезапного отъезда и сумеет дать ей понять свою любовь, а если нет, так она сама вырвет из груди это низкое сердце, но не станет искать его любовь!

Заставив себя успокоиться на этой мысли, Марианна молча доехала домой.

Она решилась ждать... Однако, прошел день, другой, третий, а Мазепа не присылал никакого известия. Сердце разрывалось в груди у Марианны, но, судя по ее внешнему виду, никто бы не мог догадаться о причине ее страданий. Она только стала еще замкнутее и молчаливее; лицо ее похудело и пожелтело, а темные глаза вспыхивали по временам каким-то острым, затаенным огнем. Только бедный Андрей и замечал, и понимал перемену, происшедшую в Марианне; всячески старался он показать гордой девушке свое сочувствие, свою любовь, но говорить с нею не решался.

Однако, хотя Мазепа не присылал о себе никаких известий, но известия о нем как-то сами собой долетали до угрюмого замка. Марианна узнала от прибежавших в замок крестьян из Волчьего Байрака, что Мазепа вместе с Сычом и Галиной и другими обитателями священнического дома переправился на тот берег. Это известие впилось в ее сердце, словно отравленная стрела. Марианна стала еще молчаливее, еще больше осунулась, казалось, она изнывала от невыносимой боли, но еще боролась с нею и не хотела поддаться ей. Несколько раз заговаривал Андрей с Марианной, но она каждый раз обрывала круто и резко всякий разговор.

Но через некоторое время гонец, прибывший с правого берега, сообщил Гострому о неожиданном мире Дорошенко с Собеским, заключенном вследствие набега Сирко, привез и более утешительные вести о Мазепе. Он привез Марианне поклон от него и сообщение о том, что Мазепа прибыл вполне благополучно в лагерь Дорошенко. Рассказывая о всех новостях Чигиринской жизни, гонец ни разу не упомянул о том, чтобы с Мазепой прибыл еще кто-нибудь, кроме взятого им с левого берега казака. Из этого Марианна заключила, что Галины не было с Мазепой, и на сердце ее стало легче. Она даже повеселела; снова в голове ее забродили утешительные мысли, в сердце проснулась надежда.

Надвигающиеся важные перевороты начинали опять увлекать ее. Угрюмый замок оживился, чаще и чаще начинали прибывать сюда гонцы с правого берега. Марианна знала решительно все, что делалось в Чигирине, и все эти известия все больше и больше успокаивали ее. Она узнала о том, что Мазепа получил чин генерального писаря, она узнала о приготовляющейся чигиринсхой раде, о предполагаемом союзе с Бруховецким, о турецком протекторате, и всюду, во всех этих мудрых начинаниях она видела инициативу Мазепы.

Прошло Рождество, прошел и день, на который назначена была рада в Чигирине, прошла еще неделя, другая.

С каждым днем ожидали в замке гонца с правой стороны, который привез бы им известия о том, на чем порешили собравшиеся в Чигирине старшины, — но гонца все не было. Нетерпение обитателей замка возрастало все больше и больше.

Однажды, пасмурным зимним утром, когда полковник и Марианна сидели в своем столовом покое, а Андрей отправился с командой разведать, не проезжал ли где гонец от гетмана Дорошенко, — у замковых ворот раздался протяжный звук трубы. Марианна с полковником переглянулись.

— От гетмана, — произнес Гострый, быстро поднимаясь с места.

Действительно, в комнату вошел казак и объявил, что прибыл гонец от гетмана Дорошенко и хочет видеть пана полковника.

Полковник приказал ввести гонца, и через несколько минут казак ввел в комнату красного от мороза и сияющего от удовольствия Остапа.

В новом костюме гетманского хорунжего трудно было узнать прежнего Остапа, но Марианна сразу заметила, что лицо казака было ей знакомо, что она его видела где-то.

— Славному пану полковнику и панне полковяиковой ясновельможный гетман Дорошенко желает доброго здоровья! — произнес он, кланяясь полковнику и Марианне.

— Благодарим ясновельможного гетмана, — ответили разом и полковник, и Марианна, кланяясь гонцу.

— Ясновельможный гетман сообщает тебе, пане полковнику, что на раде в Чигирине соединились отныне на веки все три разорванные части Украины...

— Все три! — вскрикнули разом полковник и Марианна.

— Все три, — продолжал Остап. — Запорожцы с Сирко прислали просить гетмана Дорошенко, чтобы он принял их по-прежнему в свою ласку, что они желают быть под региментом его вельможности и вместе с ним отстоять матку отчизну от нападения врагов. Гетман Бруховецкий также прислал своих гонцов и объявил, что согласен отступиться от Москвы и соединиться с гетманом в один неразрывный союз, и на той же раде все поклялись единодушно и свято, как душа с телом, до самой смерти хранить этот союз.

— О, Господи! — вскрикнула просиявшая Марианна. — Так, значит, есть надежда на спасение отчизны!

— Ге! Еще какая! — продолжал Остап и передал подробно, как на раде постановили все принять турецкий протекторат; он передал полковнику и о тех обширных правах, которые дает султан будущему Украинскому княжеству, и о том, что в самом непродолжительном времени Дорошенко со своими войсками и с запорожцами перейдет на правый берег.

Кроме этих известий, он сообщил полковнику, что так как гетман Бруховецкий уже соединился с Дорошенко и поклялся в вечной згоде, то гетман Дорошенко просит пана полковника верить приказаниям Бруховецкого и исполнять их, как бы это были и его слова; об этом гетман и сам пишет пану полковнику в письме, которое он прислал ему. С этими словами Остап передал полковнику запечатанный гетманской печатью пакет.

Остапа засыпали вопросами. На радостях полковник велел подать вина и меду, беседа начинала принимать все более оживленный характер, как вдруг у ворот раздался снова громкий звук трубы. Все изумились.

— Что это, кто бы это такой? — произнес в недоумении полковник.

— Неоткуда и некому, — повторила, также недоумевая, Марианна.

Все с напряженным любопытством стали поджидать разъяснения этого неожиданного явления... Но вот снова вошел в комнату казак и объявил всем собравшимся, что к полковнику прибыл посол от гетмана Бруховецкого.

— От гетмана Бруховецкого?! — вскрикнул Гострый с таким изумлением, как будто услышал что-то невероятное, несообразное.

— От гетмана Бруховецкого? — повторила и Марианна, не доверяя своим ушам.

Несколько минут оба стояли в недоумении, наконец, полковник переспросил опять казака:

— Да ты не ошибся ли?

— Нет, пане полковнику, отчего бы мне ошибиться, — от гетмана Бруховецкого посол и с ним знатная ассистенция.

Прежде всего Гострый хотел совсем не впускать посла, но, вспомнив о том, что между Дорошенко и Бруховецким заключен мир, передумал и решился принять его. Почти вся команда Гострого находилась теперь в замке, да, кроме того, здесь же были прибывшие с Остапом казаки, так что опасаться какого-нибудь нападения со стороны прибывшего посла не было основания.

— Впусти посла со всею ассистенцией, — приказал он казаку, — и проведи его в мой покой!

— Отец, может, я пойду с тобой? — произнесла с некоторой тревогой Марианна.

Но Гострый остановил ее с улыбкой:

— Нет, доню, не тревожься, если что, так я и сам сумею оборонить себя... Только не думаю, чтобы они и помышляли что-либо подобное... Ведь нас здесь в замке больше.

— Да и не то время, пане полковнику! — вскрикнул Остап.