Дінка - Осєєва Валентина

Падая, она поднимала такой рев, что сбегался весь дом. Отец называл ее Орало-мучеником.

"...Я не могу простить себе, что сердился на Динку. Помнишь, как она являлась ко мне в кабинет?.." – пишет в этом письме Арсеньев.

Марине снова представляется элеватор... Она видит большую холодную гостиную и в конце ее дверь в кабинет... Динку интересовал отцовский кабинет... Добравшись до закрытой двери, она начинала стучать в нее обоими кулачками. Отец не мог ее увести и беспомощно кричал:

"Марочка! Мара! Возьми ее!"

Марина прибегала из кухни или из детской. Большой широкоплечий мужчина с сердитым и расстроенным лицом стоял перед ребенком, не умея с ним справиться.

"Она опять пришла. Я же занят", – серьезно объяснил он. "Ну-ну!" – кричала на него Динка, порываясь в кабинет. И лицо у нее было такое же сердитое, как у отца.

"Ну подумай! Не хочет уходить! Я ее просил, просил!.."

"Конечно, Саша был очень занят, – серьезно думает Марина. – Ведь тогда уже шел девятьсот четвертый год... В доме печатались прокламации, секретные брошюры... Нужно было помочь Косте в типографии, распределить и разослать хранившуюся в доме нелегальную литературу... А вечерами Саша выступал на рабочих собраниях... И в кабинете у него постоянно собирались рабочие... Конечно, Динка мешала... Но иногда он сам звал ее..." Марина вспоминает, как, заслышав маленькие шажки, отец открывал дверь. Динка останавливалась на пороге и, склонив голову набок, спрашивала:

"Папа?"

Отец присаживался на корточки, гладил стриженую головенку.

"Я, папа, папа..." – Динка прятала за спину руки и важно удалялась.

"Опять приходила?" – удивлялась Марина.

"Ничего. Она ненадолго. Больше для проверки", – смеялся отец.

Короткая летняя ночь идет к концу. В комнате уже почти светло. Марина с упреком смотрит на спящую сестру. Зачем Катя сожгла это письмо? Конечно, когда-нибудь его все равно надо было сжечь, Марина сама обещала сделать это при первой тревоге. Но зачем она сделала это сегодня?.. Катя просто напугана обысками...

В 1907 году, после отъезда Арсеньева, полиция долго не оставляла в покое его семью. Только последние два года уже не было обысков, и дело Арсеньева как будто заглохло. Марина снова вспоминает письмо мужа. "...Я часто думаю об Алине. Ты пишешь, что она чувствует себя почти взрослой и не терпит никаких возражений... А помнишь, какая это была спокойная, послушная девочка? Как она старалась помочь нам в самое горячее время... Ведь в девятьсот пятом году ей было уже семь лет... Она многое понимала..."

Перед глазами Марины встает шумный элеваторский дом... В кабинете мужа бурно обсуждаются события, открыто собираются товарищи, между ними приезжие из Москвы, из Питера... В угловой комнате, где раньше была воскресная школа, наспех сдвинуты скамейки, там останавливаются приезжие, многие из них скрываются от полиции... Марина достает им паспорта, деньги, налаживает связи с нужными людьми... Дом Арсеньевых уже хорошо известен полиции, но царское правительство растерянно... Всюду проходят рабочие забастовки, на улицах громко звучат запрещенные песни...

"Полиция парализована! Около дома ни одного сыщика!" – возбужденно говорит Саша, возвращаясь с митинга.

В эти дни дети целиком предоставлены Кате, но Алина не хочет сидеть в детской. Ее тоненькая фигурка то и дело мелькает между взрослыми.

"Алина, что ты тут делаешь?"

"Я помогаю папе".

"Алина! – кричит отец. – Убери у меня на столе! Открой форточки в кабинете! Мы скоро придем! Алина, где моя шапка?"

Алина находит шапку, прибирает на отцовском столе, открывает форточки, наливает в графин воду...

"...Детство Алины кончилось на элеваторе, – с грустью пишет отец. – Но все-таки оно было, коротенькое счастливое детство, кусочек его достался и Мышке, а вот Динка совсем не знает отца... Да и я не могу теперь узнать моей выросшей дочки... "Здравствуй, папа! – пишет она в коротенькой записке. – Не слушай никого про меня. Я хорошая девочка, и я исправлюсь к твоему приезду..."

Будильник неожиданно и резко звонит. Катя вскакивает и машет руками:

– Закрой его, закрой!.. Ты давно встала?

– Не знаю, – говорит Марина. – Эта ночь была такая короткая...

Катя смотрит на бледное лицо и синие тени под глазами сестры.

– Ты не спала? Ты думала о том человеке? – быстро спрашивает она.

– О каком? – искренне удивляется Марина. – О том, что спрашивал наш адрес? Нет, я не думала о нем... Сегодня узнаю в редакции... Может, приходил кто-нибудь из знакомых...

– Но ведь надо быть дураком... – резко говорит Катя и, взглянув на часы, быстро перебивает себя: – Одевайся! Уже половина седьмого. Опоздаешь!

Глава 3

Тетка и племянница

Марина уезжает рано. Катя, раздраженная ночным происшествием, нервничает. Сдвинув у переносья темные брови, она мрачно смотрит на мир своими изумрудно-зелеными русалочьими глазами и мысленно клянет того "неизвестного человека", который спрашивал у хозяина их адрес, ругает себя и сестру за ночную панику, сердится на Марину за то, что она не спала и теперь, наверное, еле-еле сидит на службе, сердится на Мышку за то, что она плохо ест, а больше всего на Динку, которая, как нарочно, с самого утра шумно носится по саду и устраивает всякие шалости. А сейчас она уже вертится около стола, чтобы схватить горбушку хлеба и поскорей исчезнуть из дома...

Обычно Катя бывает рада, когда Динка убегает гулять, но сегодня она хочет наказать ее за утренние проделки.

– Не тронь хлеб. Скоро будет завтрак, – сурово говорит она и прячет тарелку с хлебом в буфет.

Динка убегает в комнату и, присаживаясь на пол, сбрасывает с ног сандалии: она всегда ходит босиком, считая, что всякая обувь тянет ее книзу.

– Ты никуда не пойдешь, – строго говорит Катя, входя в комнату и закрывая за собой дверь.

Динка вскидывает на нее удивленные глаза:

– Почему не пойду?

– Потому что ты слишком много безобразничала сегодня! И вообще, что это за беготня такая? Не успели мы приехать, как ты обегала всю Барбашину Поляну! Тебя видели на Учительских дачах, везде! – с возмущением заканчивает тетка.

Кате двадцать два года. Она вместе со старшей сестрой воспитывает ее девочек. Она очень редко делает замечания Мышке, потому что Мышка уступчивая и послушная девочка; Катя почти никогда не вступает в спор с Алиной, потому что Алина очень обижается; зато с младшей, упрямой и своевольной Динкой, ей приходится постоянно пререкаться из-за всякого пустяка. Из-за Динки у Кати часто возникают споры с сестрой.

"Боюсь, Катя, что ты придираешься к ней по мелочам", – недовольно замечает Марина.

"Ну конечно! – сердится Катя. – Ты уезжаешь на службу и не видишь, что вытворяет эта девчонка! Тебе все кажется мелочью, а попробуй-ка посиди тут целый день со всеми тремя – тогда узнаешь!"

"Да я и так все знаю, но по тому, что ты мне рассказываешь, я часто вижу, что, наряду с каким-нибудь серьезным проступком, ты придираешься к мелочам... Ну зачем это, Катя? Не дергай ее по пустякам, лучше строго спрашивай за какой-нибудь серьезный проступок".

"Ах, оставь, пожалуйста! Это очень легко говорить. Как это – строго спрашивать? Что я могу с ней сделать? Ведь она даже не выслушивает до конца, когда я говорю с ней. Нет уж, спрашивай сама! Мне надоели эти вечные пререкания! Хорошо еще, что она целый день бегает где-то..."

"Где же она бегает?"

"По каким-нибудь дачам, по просекам... Почем я знаю, где она бегает! Не могу же я бросить все и бежать за ней! Ты просто бог знает чего требуешь от меня, Марина!"

Марина с тревогой смотрит на сестру, брови ее хмуро сдвигаются, у губ появляется глубокая морщинка.

"Конечно, я понимаю, что тебе легче, когда она уходит из дома. Но мало ли, что может случиться? Ведь были же случаи, когда она приходила с разбитым носом..." – глубоко вздыхая, говорит она.

"Подумаешь – с разбитым носом! Как будто она не может и дома разбить свой нос!"

"Конечно, может... Она сказала тогда, что зацепилась за пенек и упала... – задумчиво говорит мать. – А может, она и подралась с кем-нибудь?"

"Не беспокойся, пожалуйста! Она себя в обиду не даст, это не Мышка. И правды от нее не узнаешь, потому что она врет на каждом шагу. Тебе скажет одно, мне – другое, а Лине – третье".

"Но что же вынуждает ее врать?"

"Ах, скажите пожалуйста, "вынуждает"! Ты просто всеми силами стараешься ее выгородить. А кто ее вынуждает сочинять целые истории, выдавая их за правду?"

"Ну, это не вранье, а фантазия... Дети часто любят что-нибудь сочинять..."

Катя безнадежно машет рукой. Она всегда торопится закончить спор, когда видит, что щеки сестры начинают розоветь от волнения. "К чему еще заводить эти споры? – думает с досадой Катя. – Надо самой найти хоть какое-нибудь наказание для девчонки!"

Сегодня она решила оставить Динку без прогулки и, глядя в упрямые глаза племянницы, решительно повторила:

– Ты никуда не пойдешь, потому что не умеешь себя вести! И гулять, как приличные дети, ты тоже не умеешь! Тебя видели на берегу, на пристани, на пятой просеке...

Динка молчит, но щеки ее краснеют и глаза делаются злыми.

– Везде, везде тебя видели! – с негодованием восклицает тетка.

– А почему меня нельзя видеть? – сердито спрашивает Динка.

– Не притворяйся, пожалуйста! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! Одним словом, я запрещаю тебе выходить за калитку, поняла?

Катя берет с полки книгу и уходит на террасу. Спор окончен. Динка остается одна. Теперь уже некому кричать, доказывать, не на кого смотреть исподлобья колючими злыми глазами. И уйти тоже нельзя.

Если она уйдет, Катя скажет маме, что Динка надерзила ей, не послушалась и ушла. И еще всякие сегодняшние провинности расскажет Катя, а мама приедет усталая, она не успеет даже снять свою шляпку, как на нее обрушится целая куча неприятностей. Если же послушаться и никуда не уйти, то Катя хоть и расскажет про нее маме, но тогда только про утренние проделки, и вообще она будет говорить совсем другим голосом.

Динка стоит посреди комнаты и не знает, на что решиться.

Мышка осторожно просовывает в дверь свою голову. Прямые белые волосы ее рассыпаются по плечам, серые глазки смотрят озабоченно. У Мышки нежный, тоненький голосок и подвижный носик, которым она очень хорошо чует всякие неприятности. Она входит бочком и старается не скрипеть дверью, потому что Катя запретила ей утешать сестренку.

"Пусть посидит одна и подумает о себе, – сказала Катя и, жалея Мышку, добавила: – Не беспокойся, она не плачет, а злится!"

Но Мышка все-таки пошла.