Брати Карамазови - Достоєвський Федір

Вся непостижимая галиматья, в которую он веровал, вся его проповедь исчезает при этом читатель не замечает ее, потому что все заступает, все покрывает собой — страстная любовь автора к людям, его глубокое "проникновение" в страждущие души… Несмотря на все усилия, какие он делал для того, чтобы стать поборником мрака, — он является светочем…"[83]

В 1883 г. Л. Н. Толстой говорил Г. А. Русанову, что "не мог дочитать" "Карамазовых".[84] В последующие годы отношение его к роману меняется. 2–5 ноября 1892 г. Толстой перечитывает "Карамазовых" и пишет жене: "Очень мне нравится".[85] Особенно сочувственно выделял Толстой начиная с середины 1880-х годов в романе образ Зосимы и его поучения, созвучные нравственным идеалам позднего Толстого. Рассказ Зосимы о поединке (ч. II, кн. VI, гл. II) он в 1905 г. читал вслух. "То место, где офицер дает пощечину денщику, Л Н прочел внятно, — записал об этом чтении мемуарист, — а читая то, где он раскаивается в том, что сделал, рыдал и глотал слезы".[86] "Братья Карамазовы" были одной из последних книг, читаемых Толстым.[87]

В 1885 г. Толстой ставит в один ряд (по силе реалистического воплощения) образы Федора Карамазова и Ивана Грозного в знаменитой картине И. Е. Репина. В 1886 г. он писал с негодованием о тогдашней царской цензуре: "Все запрещают Старца Зосиму и того запретили".[88] Толстой имел в данном случае в виду не пропущенную цензурой переработку для издательства "Посредник" главы из романа Достоевского под заглавием "Старец Зосима".

Эмоциональны и глубоки суждения о романе "Братья Карамазовы" художника И. Н. Крамского. 14 февраля 1881 г. он писал П. М. Третьякову: "Я не знал какую роль Достоевский играл в Вашем духовном мире, хотя покойный играл роль огромную в жизни каждого (я думаю), для кого жизнь есть глубокая трагедия, а не праздник. После "Карамазовых" (и во время чтения) несколько раз я с ужасом оглядывался кругом и удивлялся, что все идет по-старому, а что мир не перевернулся на сваей оси. Казалось: как после семейного совета Карамазовых у старца Зосимы, после "Великого инквизитора" есть люди, обирающие ближнего, есть политика, открыто исповедующая лицемерие, есть архиереи, спокойно полагающие, что дело Христа своим чередом, а практика жизни своим: словом, это нечто до такой степени пророческое, огненное, апокалипсическое, что казалось невозможным оставаться на том месте, где мы были вчера, носить те чувства, которыми мы питались, думать о чем-нибудь, кроме страшного дня судного. Этим я только хочу сказать, что и Вы и я, вероятно, не одиноки. Что есть много душ и сердец, находящихся в мятеже Достоевский действительно был нашею общественною совестью!".[89] Прочность, долговременность такого отношения И. Н. Крамского к роману Достоевского подтверждается его письмом к А. С. Суворину от 21 января 1885 г.: "…когда я читал "Карамазовых" то были моменты, когда казалось: "Ну, если и после этого мир не перевернется на оси туда, куда желает художник, то умирай человеческое сердце!""[90] Восторженно отнесся к "Братьям Карамазовым" и великий русский физиолог И. П. Павлов. Противоположное Крамскому критическое отношение И. Е. Репина к "Братьям Карамазовым" отражено в его письме к художнику от 16 февраля 1881 г.[91] Из суждений русских писателей конца XIX — начала XX в. о романе надо выделить также суждения В. Г. Короленко, критиковавшего утопические идеалы автора "Карамазовых" и сочувственно выделявшего в нем главу "Бунт".

В конце XIX и начале XX в. философская и этическая проблематика романа привлекла пристальный интерес представителей символистской критики и русской идеалистической философской мысли — В. В. Розанова, А. Л. Волынского, Д. С. Мережковского, С. Н. Булгакова, Вяч. Иванова, Л. Шестова, Э. Л. Радлова, Н. А. Бердяева и других, уделивших "Карамазовым" значительное место в общих трудах о Достоевском, а также ряд специальных статей. Обратив серьезное внимание на философско-этическое содержание "Карамазовых" и подвергнув философскому анализу многие из образов романа, эти критики и исследователи — идеалисты и символисты — стремились опереться на "Карамазовых" в построении собственных философских и эстетических концепций. Идеалистическое направление в толковании романа вызвало отпор А. Луначарского и М. Горького.[92]

10

Первые переводы "Братьев Карамазовых" появились в восьмидесятые годы XIX в. сначала в Германии (1884), а затем во Франции (1888). В 1890 г. перевод "Карамазовых" выходит в Норвегии, в 1894 г. — в Чехословакии, в 1901 г. — в Италии, в 1912 г. — в Англии, в 1915 г. — в Румынии, в 1923 г. — в Сербии.

"Братья Карамазовы" не укладывались в рамки натуралистической эстетики и притягивали к себе тех, кто в Германии конца XIX — начала XX в. искал новых путей. В связи с этим здесь выходят в свет новые переводы романа, а его популярность неуклонно растет. Поэт и романист Ф. Верфель заявляет в 1910-е годы, что "Карамазовы" способствовали формированию его поэтики, идейных и эстетических привязанностей. В стихах и романах Верфеля прямо или косвенно восходят к последнему роману Достоевского тема столкновения "детей" и "отцов", трактовка вины и ее искупления, мотив встречи человека с чертом. Многие его герои, подобно Ивану Карамазову, не атеисты, но "бунтари против авторитета божьего".[93]

Большой интерес вызвали "Братья Карамазовы" у А. Эйнштейна и Ф. Кафки. В своем дневнике Кафка пишет о Федоре Павловиче: "…отец братьев Карамазовых отнюдь не дурак, он очень умный, почти равный по уму Ивану, но злой человек, и, во всяком случае, он умнее, к примеру, своего не опровергаемого рассказчиком двоюродного брата или племянника, помещика, который считает себя выше его". Отмечалась определенная философская перекличка новеллы Кафки "В исправительной колонии" (1914, опубл. 1919) с "Легендой о Великом инквизиторе".[94]

После перерыва, вызванного первой мировой войной, в 1920-е годы интерес к "Братьям Карамазовым" вспыхивает в Германии с новой силой. Г. Гессе утверждал, что именно в "Карамазовых" предвосхищено то, что он называл "закатом Европы" и возвращением к "азиатскому идеалу". Иначе осмыслил роман Достоевского С. Цвейг, писавший о нем: "Это миф о новом человеке и его рождении из лона русской души".[95] Широкую популярность в Германии 1920-х годов получило психоаналитическое, антигуманистическое по своему духу истолкование "Карамазовых". Как З. Фрейд, так и его ученица И. Нейфельд видели в романе концентрированное выражение "Эдипова комплекса", т. е. импульса отцеубийства, а в его героях — расщепление характера самого автора. В борьбе с фрейдизмом в 1930-1940-х годах закладываются основы нового, действенно гуманистического восприятия "Карамазовых". Его вершина — "Доктор Фаустус" Т. Манна. Беседа Ивана Карамазова с чертом, входившая в круг тогдашнего чтения Т. Манна,[96] получила непосредственное отражение в "Фаустусе", где с дьяволом беседует герой романа — духовный потомок Ивана Карамазова Адриан Леверкюн. В нем воплощена драма немецкого художника, а вместе с тем и национальная трагедия Германии в годы фашизма.[97]

Из послевоенных немецких писателей наибольший интерес к "Братьям Карамазовым" проявлял Г. Белль, который, по его признанию испытал сильное влияние Достоевского.

Во Франции автор монографии "Русский роман" Э. М. де Вогюэ отозвался о романе Достоевского несколько пренебрежительно, заявив, что "мало кому в России хватило терпения, чтобы добраться до конца этой нескончаемой истории". Несмотря на это, на "Бргтьев Карамазовых" обратил внимание Леконт де Лиль, который под впечатлением "Легенды о Великом инквизиторе" создает поэму "Les raisons de saint-père" ("Доводы святого отца"), а "Вилье де Лиль Адан, пораженный тою же главою из "Братьев Карамазовых", насыщает свою ранее написанную трагедию "Аксель" при окончательной обработке ее рядом отзвуков монолога Великого инквизитора".[98] В середине 1890-х годов с романом знакомится Ш.-Л. Филипп.

Отношение к "Карамазовым" меняется в середине 1910-х годов. А. Жид посвящает "Карамазовым" восторженную статью, приурочив ее к премьере в парижском Театре искусств спектакля по мотивам романа (1911). Называя последний роман Достоевского его "величайшим творением", Жид говорит о том, что герои русского писателя обращены к современности: "Нет ничего более постоянно сущего, чем эти потрясающие образы, которые ни разу не изменяют своей настоятельной реальности".[99] М. Пруст включил рассуждения об "Идиоте" и "Карамазовых" в один из диалогов романа "Пленница" из цикла "В поисках утраченного времени": "Я нахожу у Достоевского исключительно глубокие места, — говорит рассказчик, — которые, однако, затрагивают лишь некоторые отдельные стороны человеческой души. Тем не менее он — великий художник Все эти беспрестанно повторяющиеся шуты, вся эта невероятная вереница Лебедевых, Карамазовых, Иволгиных, Снегиревых составляет более фантастический род человеческий, чем тот, которым населена "Ночная стража" Рембрандта".[100]

Огромным было влияние "Карамазовых" на французскую литературу 1920-х годов. Особенно ощутима эта близость в творчестве Ф. Мориака и А. Мальро.

В середине 1930-х годов с "Братьями Карамазовыми" знакомится А. Камю, особый интерес которого на протяжении всей его жизни вызывал образ Ивана: однажды он даже сыграл роль этого своего любимого героя в спектакле, который поставил в Алжире в 1937 г. В "Мифе о Сизифе" (1942) — трактате на тему о бессмысленности мира, лишенного бога, — Камю несколько раз обращается к анализу "бунта" Ивана. Он видит главное достоинство Ивана в том, что тот находит в себе мужество, чтобы не отказаться от "силы духа" ради бессмертия, ибо за это надо платить унижением и свободой.

К аргументации Ивана Камю возвращается и в более поздние годы; так, в его романе "Чума" (1947) мы находим парафраз карамазовского монолога: "…даже на смертном одре, — восклицает доктор Риэ, потрясенный смертью безвинного ребенка, — я не приму этот мир божий, где истязают детей".[101] Позднее в трактате "Человек бунтующий" (1951) Камю оспаривает принцип "всё позволено", усматривая в "логике негодования" Ивана истоки чуждого ему современного нигилизма: "Иван представляет собой образ побежденного бунтаря Бунт разума кончается для него безумием".[102]

В Англии первое упоминание о "Братьях Карамазовых" датировано 1880 г.