Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918 - Павло Петрович Скоропадський

уже беспрерывно шли доклады министров и других лиц, которых мне нужно было видеть. В час был завтрак, и немедленно после него снова же я шел к себе в кабинет. В 8 часов обед, и тотчас после обеда я отправлялся в совет или же принимал у себя всевозможных лиц. В промежутках же приходилось составлять еще всевозможные черновики для распоряжений, приказов и т. п. В первое время я так много работал, что в течение нескольких педель положительно не выходил из кабинета, покидая его лишь для того, чтобы наскоро пообедать или же перейти на ночь в спальню. Причем, обыкновенно еще лежа в кровати, я брал себе на прочтение какой-нибудь легкий доклад. Когда после этого мне пришлось куда-то поехать и очутиться на свежем воздухе, у меня закружилась голова и заболели глаза от яркого весеннего света Я себя постоянно упрекал в том, что так жить нельзя, что необходимо иметь хоть несколько часов в сутки, свободных для отдыха и прогулки, но в первое время это было положительно невозможно: всякий доклад, всякий прием имел спешное и важное значение, я ничего не мог отложить или как-нибудь скомкать. Это было большим несчастьем, так как не давало мне времени на появление среди публики, что, скучно или нет, но необходимо всякому человеку, занимающему такое ответственное положение.

В правительственном аппарате, где все еще ново, где люди не спелись, я являлся чем-то вроде связывающего цемента, и приходилось поэтому со всеми видеться лично и тратить время на смазывание государственной машины. Чрезвычайно трудно было наладить порядок среди ближайшей моей свиты. Считая это дело второстепенным, я откладывал все это изо дня на день, пока несколько мелких скандалов не указали мне, что и этим делом необходимо лично заняться. Хотя, скажу откровенно, в этом отношении я до конца Гетманства не успел установить тот порядок, который считал необходимым. Просто не было времени.

Помню, через несколько дней после провозглашения Гетманства, Василий Петрович Кочубей мне заявил, что весь съезд хлеборобов ш согрогс[69] хотел явиться ко мне. Я, конечно, охотно согласился принять этих людей. Большая гетманская зала была переполнена народом. Сказано было несколько хороших речей. Я отвечал. Хлеборобы выразили пожелание, чтобы у меня был составлен отряд исключительно из их детей, который бы являлся основой моей военной опоры. Я согласился.

Я тогда же почувствовал, что с Земельным Союзом у меня произойдет размолвка. Виною тому было то, что нигде я ясно ни с областними союзами, ни с отдельными видными представителями землевладения определенно не договаривался. Они как-то считали, что стоит меня избрать, и все пойдет по-старому, и что этому, старому я вполне сочувствую. Поэтому во всех своих обращениях ко мне представители губернских и других союзов землевладельцев высказывались со мною очень определенно и считали, что я всецело призван защищать исключительно их интересы, а что до общего вопроса народа, создания государственного порядка, мне дела нет. На самом, деле они глубоко ошибались. Я с ними сильно расходился во мнениях. Поэтому, когда они увидели, что я не так уж слепо иду согласно их желаниям, стала появляться масса депутаций, потом некоторое будирование, переходившее временами чуть ли не в совершенно определенный разрыв. К этому нужно отнести и выходку Пуришкевича{188}, на которую его толкнули помещики на съезде хлеборобов и которая очень повредила моему делу{189}.

Во время октябрьского съезда хлеборобов образовалась новая партия, отколовшаяся от съезда земельных собственников. Эта партия имела будущность, была вполне лояльной и могла принести большую пользу при разрешении аграрного вопроса. Если все хлеборобы во время, весеннего съезда 29 апреля и собрались воедино, то это было естественно. И помещики, имевшие тысячи десятин земли, и селяне, имевшие всего две, объединились против проведения в жизнь третьего, Универсала Центральной Рады, где указывалось, что земельная собственность отменяется. Но естественно, что за время гетманства, когда собственность на землю была восстановлена, должна была начаться, дифференциация в среде хлеборобов. Это было естественно и законно. Крупные земельные собственники, ведущие за собой всю толпу хлеборобов, решительно восстали против этого и старались не столько проведением, разумных и законных мер к удержанию всех селян в своей среде (из которых, конечно, главная была бы действительное признание, необходимости аграрной реформы), сколько заигрыванием и всякими наветами на отколовшихся заставить их не выходить из союза., Эта новая группа была у меня. Я, повторяю, ничего предосудительного в ней не видел и, даже более, считал нужным ее поддержать. Если бы эта группа разрослась, правительственная власть несравненно более могла бы опереться на нее, нежели на Союз Земельных Собственников, которому и Украина, и реформы были не интересны, и нужно было им одно — сохранить свою землю. Политика этого союза была глубоко ошибочна. Она, главным образом, питалась надеждой, что Entente-а будет их мнения, что она восстановит старые помещичьи землевладения. Я приехал на съезд, где простые хлеборобы меня очень дружно приветствовали, я ушел оттуда довольный и счастливый. Но, видимо. мой приезд не всем понравился, и тогда выступил Пуришкевич, который сказал речь, в которой говорил только об единой России. Ему тоже, как у нас водится, кричали очень дружно. В результате, во всех украинских партиях забили тревогу. К чему, спрашивается, было это делать? Я понимаю, если бы за помещиками была сила, если бы они опирались на кого-нибудь, они же на самом деле дышали на ладан и жили только мною.

Работа в совете министров и в министерствах шла усиленная. Меня очень озадачивал вопрос военного министра, я никак не мог найти подходящего лица. Я хотел генерала Кирея{190}. Он был хотя не генерального штаба{191} (по роду оружия он был артиллеристом), но это был человек, который по всем своим данным был вполне подходящ. Он несколько раз был у меня, но не согласился принять эту должность. Тогда я стал искать вне Украины. Мне указывали на генерала Кильчевского. Он приехал, но тоже не соглашался. Время шло. Нужно было во чтобы-то. ни стало заместить должность военного министра. У меня же положительно никого не было. Пока эту должность исполнял генерал Лигнау, но, конечно, зная, что должность военного министра так или иначе будет замещена и тем самым во главе министерства станет новое лицо, он занимался только неотложными делами. Я решил собрать всех корпусных командиров, назначенных при Центральной Раде{192}. Во время съезда я познакомился со старшим из них; генералом Рогозой{193}, бывшим командующим армией, и