Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918 - Павло Петрович Скоропадський
У Л. я поселился так, что кроме самых близких и верных ему знакомых, никто не знал и не видел меня. Жена Л., очень милая дама, доставала мне все, что нужно было; а нужно было очень много, так как кроме того, что было на мне, у меня ничего другого не было. Я же жил в кабинете, и никто меня не видел, кроме определенных лиц. Так провел дней десять, наконец, выяснилось, что самому Л. жить на его квартире было не безопасно. В это время большевики, чуя приближение немцев, начали уже свой отход, но предварительно делали всевозможные Зезобразия. Л. бросил свою службу, она его очень тяготила, выправил себе и мне билеты, добился через знакомых возможности поселиться на окраине города.
Около 6-го февраля 1918 года я с Л., оба одетые рабочими, отправились в указанную нам кварт пру, причем нам было сказано, что нас там не знают и называть свои настоящие фамилии не следует. Когда мы позвонили, нам открыла дверь почтенная старая дама и познакомила со своей дочерью, взрослою барышнею. Меня поразило то, что никакой прислуги, несмотря на сравнительно большую квартиру и зажиточность, не было. Все, включая приготовление пищи, делалось г-жей Д.[60] и ее дочерью.
Мы приняты были очень любезно, но велико же было мое разочарование, когда, сидя за чаем, вижу, входит молодой человек неопределенного вида, подходит ко мне и здоровается со мною: «Здравствуйте, ваше превосходительство». Меня это смутило, тем более, что я только что рассказывал своей хозяйке какую-то длиннейшую историю о своей, якобы, инженерной деятельности. Я сделал вид, что не заметил, и решил выяснить, что это за человек, и, если он мне не понравится, после чая уйду. Уже через несколько минут я понял, что этот молодой человек офицер, принимавший участие в борьбе с большевиками, и теперь он скрывается так же, как и я. Выяснилось, что он служил в 125-ой пехотной дивизии в то время, когда она входила в состав Гвардейского кавалерийского корпуса, а я временно командовал им. Он сразу меня узнал. Он оказался по профессии музыкантом. Я провел у них тоже несколько дней. Обе дамы были трогательно заботливы, работали с утра до вечера и свободно обходились без всякой прислуги. Я нахожу, что во время большевиков это почти единственное средство быть более или менее спокойным за свое существование. Большинство разгромов, убийств и насилий в частных квартирах являлись результатом предательств горничных и мужской прислуги.
Целыми днями я читал и из комнаты не выходил. Мы получали лишь смутные сведения о том, что делается в городе, главным образом через дочь хозяйки, собиравшей эти сведения во время ее закупок провизии на базаре. Наконец, мы как-то узнали, что украинцы подходят к городу, и с ними чехословаки{116}. Последние спешно уходили от немцев, украинцы же шли на Киев. Тут выяснилось, что когда немцы начали наступать, все украинское приободрилось и начало тоже наступать. Большевики же, чувствуя, что с немцами им не справиться, спешно уходили. И вот, все начальники старались наперегонки входить в Киев и получить соответственные овации. Первым вошел Петлюра со своей дружиной. За украинцами, в непосредственной близости, двигались немцы. Помню, какое радостное чувство меня охватило, когда я увидел первого украинского конного казака. Я немедленно ж взял свое несложное добро, поблагодарил хозяйку и вышел на улицу.
На дворе была уже весна, было тепло, светло и весело. После моего сидения в маленькой комнатке Киев показался мне раем. Я взял извозчика и приказал ему ехать к «Капе», где надеялся, что знают что-нибудь о Зеленевском. На улицах еще было далеко неспокойно. Шла кое-где перестрелка. Я лично наткнулся на несколько трупов, одни на Львовской был почти при мне убит каким-то украинцем, уверявшим, что убил переодетого большевика.
Бог их разберет. Но не к чести наших украинцев, многие из них во время большевистского нашествия перешли на сторону большевиков и не меньше бесчинствовали, чем великороссы, что не мешало им через некоторое время снова уверять, что у них одна мечта, святое дело — создать Украину.
Я добрался до гостиницы «Кане». Зеленевский тоже только что там водворился и тянул уже какой-то напиток. Я был очень счастлив снова с ним свидеться и решил поселиться в «Кане». Мы заняли две с половиной комнаты, так что у каждого из нас вышло по спальне, и еще была приемная. Я думал только о том, как бы мне более или менее прилично одеться и вымыться. Все оставленные мною вещи в «Кане», куда я их перенес перед уходом из «Универсаля», разграбили большевики. У меня ничего не было, приходилось все заново заводить.
На следующий день утром немцы входили в город. На меня это производило двоякое впечатление. Я думал о том, что бы я сказал, если бы мне сообщили, что немцы, с которыми мы так дрались, входят в Киев. Я бы не поверил и наговорил бы этому лицу кучу дерзостей. До такого позора мы дошли, что теперь это терпимо и даже втайне радостно, так как это освобождало нас от ненавистного гнета большевиков.
Ввиду прихода немцев, я решил немедленно одеть штатское платье и, хотя делал вид, что удивляюсь, почему все интересуются немцами и подробностями их прихода, сознаюсь, меня это тоже интересовало. Я хотел знать все подробности их снаряжения, в каком они порядке, будучи убежден, что все это в ужасном состоянии, и, наблюдая за прохождением войск всех родов оружия, я был ошеломлен порядком, выправкою людей, сохранностью самых маловажных подробностей снаряжения. Все это были люди, как будто бы вчера объявившие войну. Я помню, что как-то, глядя из окна на гусарский полк, вступавший в блестящем порядке в Киев, я вспомнил наши полки кавалергардов, конную гвардию, в которых я провел почти всю свою жизнь. Вспомнил, в каком блестящем порядке конная гвардия была на войне, какие чудные были люди, красавцы и молодцы, значительно
