Оповідання та нариси - Свидницький А. П.

- Сино не наше, батькове. И гостынцев твоих нам не треба. А коли хоч, иды до Клыма.

- До якого Клыма?

- То в нас такый дид е. Вин и сина дасть, и в хату прийме. Он и хата ёго.

Гершко посмотрел по указанию и увидел богато обстроенную крестьянскую усадьбу; но не сразу отправился туда, а сперва спросил: «А шинок у вас где?»

- Вот он,- указали мальчики на пустую хату, в которой даже не все окна были целы.

Почесал Гершко за ухом, погладил бороду и отправился к Клыму, спросивши предварительно, много ли он держит собак. Ветер между тем все свежел, мороз усиливался, а продрогшие жиденята подняли плач. Никакой штилер матери, приправляемый толчками, не унимал их, потому что не грел. Но вот возвращается Гершко, устилкамы дорогу заметает, а за ним идет Клым - глубокий старик с седою бородою, но с черными на голове волосами. Посмотревши на лошадь, он сказал: «Ты ее не кормишь?»

- А чем ее кормить, коли нечем и семейство прокормить?

- Бисова невира,- сказал Клым спокойно,- зачем же и держать, когда не кормить!

- Зачем? - сказал Гершко и замолчал, предоставляя Клыму самому решать свой вопрос. Клым заложил руку под шапку, почесал темя и пригласил евреев погреться. Гершко принялся подпихать повозку вперед, чтобы таким образом выпрячь лошадь, и вскоре достиг желанной цели. Шлея, занимавшая место хомута и наглухо прикрепленная к оглоблям, сползла с шеи - и выпряжка кончена. Тогда он покатил свой ящик несколько назад, чтобы миновать лошадь, и стал в оглобли.

- Хоть бы ты слезла,- сказал Клым Гершчихе.- Видишь, муж надрывается, и сидишь, словно приросла.

Гершчиха послушалась, и повозка поковыляла вперед. Мальчики подпирали ее сзади, а Клым дорогу указывал, думая про себя: «Если бы это своя вера, то можно бы предложить и закусить, чем бог послал. А с жидом чем поделишься? И хлеб для него треф, и молоко треф, и все треф, только печеные яйцы не треф. Но где же их взять, если куры не несутся? По крайней мере, накормлю несчастную лошадь. Она благоразумнее своего хозяина, не придерживается никаких трефов. А невиру отогрею, нехай бог прыйме».

Это был тот самый Клым, который впоследствии привез в Ст-вку рассказ о Марии Магдалине, а в Гершке Смаркаче кто узнал бы того еврея, которого мы оставили в палаце пана Яна? Меж тем это был он, только уже не Смаркач, а Шмаркенштейн. Поселившись в Ст-вке, он, по хорошо обдуманному плану, втерся в доверие к арендатору и сельской крупичатой мельницы, старому холостяку, и поступил к нему на службу не за определенное жалованы, а за известный процент из чистого дохода. Год-два дела шли очень хорошо для обоих. Арендатор получал доход больше прежнего, а Гершко приодел свою Суру, продолжавшую шинковать; в шелк и атлас.

- Ты хороший человек,- сказал Гершку арендатор после годового учета.- Мастер своего дела.

- То ли было бы, если бы я мог распоряжаться как хозяин? - заметил Гершко.- Теперь меня никто не слушает, и то дела - ваши пошли лучше; а тогда пошли бы лучше за самолучше.

- Чего же ты хочешь? Формальной доверенности?

- Доверенности? Нет. Доверенность и на бумаге все-таки одно слово. Никакая доверенность не делает больше, чем слугою. Вы уж, если хотите писать, то напишите, что я ваш спильнык.

- Лапсардак ты этакой,- сказал арендатор,- да кто же поверит?

- На такую часть, какую я теперь получаю, всякий поверит,- сказал Гершко,- верят же, что получаю такой-то процент? Ну, и напишите, что моя доля равняется этому самому проценту. Что вы чрев это потеряете? Ровно ничего. А выиграете очень много.

После этого Гершко начал перечислять выгоды для арендатора от такого участия своего в аренде и довел пана до того, что он действительно заключил с ним такого рода условие на все остальное время своей аренды. Сверх этого ленивый холостяк уполномочил своего компаньона распоряжаться всем по собственному усмотрению и обеспечил такое полномочие в случае неустойки лишением себя права получать доход, но с обязанностию вносить причитающуюся арендную плату.

- Это делается только для формы,- сказал Гершко, сворачивая бумагу,- только для людзького ока,- чтобы люди знали, что Гершко не обманщик, и охотнее вступили в сделки.

- Разве я сомневаюсь в этом? - сказал арендатор.- Я знаю людей, я сам человек торговый. Я уже состарился, обленился, и слава богу, что он послал мне тебя на помощь.

«Ладно»,- думал Гершко и сказал жене, вручая ей бумаги: - Береги, Сура! Если не сбережешь, то лучше потеряй голову. От твоей головы мне ни пользы, ни убытка; а здесь - все счастье, богатство!

В следовавшие за сим несколько лет Гершко довольствовался прежним процентом и с великою благодарнастию принимал небольшие надбавки за большие барыши. Вот однажды, пробывши в отсутствии более двух недель, он приехал в Ст-вку и с сияющим лицом явился к своему sic-компаньону.

- Пане! Что это такое? Что такое это? - нахально спрашивал он, совая арендатору чуть не в нос лоскут бумаги, написанной по-еврейски.- Скажите, что это такое?

- Отстань,- сказал недовольный арендатор.- Почем мне знать, что там нацарапал каков-то диавол.

- Нацарапал? диавол? - с особенною, почти презрительною миною смотря в глаза, сказал Гершко.- А это что? - продолжал он, вынувши из кармана значительный узел и высыпая на стол червонцы.

- Это я знаю что,- сказал арендатор, не переменяя тона.

- Я знаю, что вы это знаете,- сказал Гершко.- А это знаете что? - продолжал он, высыпая червонцы из другого узла, вынутого из другого кармана.

- И это знаю,- ответил арендатор.

- То-то же! Так не говорите же, что царапал диавол, потому что это писал один большущий миллионер из самой Варшавы. Он называет меня «господин купец, господин Шмаркенштейн» и просит продать ему хоть и миллион пудов нашей муки за готовые деньги. «От вашей муки́,- пишет он, большущий миллионер,- от вашей муки, господин купец, пан Шмаркенштейн, Варшава не отсмакуется». Вот что он пишет!