Собор Парижской Богоматери - Гюго
Цыганка оставила его речь без ответа. Состроив презрительную гримаску, она, точно птичка, подняла головку и вдруг расхохоталась; маленький кинжал исчез так же быстро, как появился, и Гренгуар не успел разглядеть, куда пчелка спрятала свое жало.
Скоро на столе очутились ржаной хлеб, кусок сала, сморщенные яблоки и жбан браги. Гренгуар с увлечением принялся за еду. Слыша бешеный стук его железной вилки о фаянсовую тарелку, можно было предположить, что вся его любовь обратилась в аппетит.
Сидя напротив него, девушка молча наблюдала за ним, явно поглощенная какими-то другими мыслями, которым она порой улыбалась, и милая ее ручка гладила головку козочки, нежно прижавшуюся к ее коленям.
Свеча желтого воска освещала эту сцену обжорства и мечтательности.
Заморив червячка, Гренгуар устыдился, заметив, что на столе осталось несъеденным всего одно яблоко.
- А вы не голодны, мадемуазель Эсмеральда? - спросил он.
Она отрицательно покачала головой и устремила задумчивый взор на сводчатый потолок комнатки.
«Что ее там занимает? - спросил себя Гренгуар, посмотрев туда же, куда глядела цыганка. - Не может быть, чтобы рожа каменного карлика, высеченного в центре свода. Черт возьми! С ним-то я вполне могу соперничать».
- Мадемуазель! - окликнул он Эсмеральду.
Она, казалось, не слышала.
Он повторил громче:
- Мадемуазель Эсмеральда!
Напрасно! Ее мысли витали далеко, и голос Гренгуара был бессилен отвлечь ее от них. К счастью, вмешалась козочка: она принялась тихонько дергать свою хозяйку за рукав.
- Что тебе, Джали? - словно пробудившись от сна, быстро спросила цыганка.
- Она голодна, - ответил Гренгуар, обрадовавшись случаю завязать разговор.
Эсмеральда накрошила хлеба, и козочка грациозно начала его есть с ее ладони.
Гренгуар, не дав девушке времени снова впасть в задумчивость, отважился задать ей щекотливый вопрос:
- Итак, вы не желаете, чтобы я стал вашим мужем?
Она пристально поглядела на него и ответила:
- Нет.
- А любовником? - спросил Гренгуар.
Она состроила гримаску и сказала:
- Нет.
- А другом? - настаивал Гренгуар.
Она опять пристально поглядела на него и, помедлив, ответила:
- Может быть.
Это «может быть», столь любезное сердцу философа, ободрило Гренгуара.
- А знаете ли вы, что такое дружба? - спросил он.
- Да, - ответила цыганка. - Это значит быть братом и сестрой; это две души, которые соприкасаются, не сливаясь; это два перста одной руки.
- А любовь?
- О, любовь! - промолвила она, и голос ее дрогнул, а глаза заблистали. - Любовь - это когда двое едины. Когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это - небо!
Тут лицо уличной плясуньи просияло дивной красотой; Гренгуар был потрясен - ему казалось, что красота Эсмеральды находится в полной гармонии с почти восточной экзальтированностью ее речи. Розовые невинные уста Эсмеральды чуть заметно улыбались, ясное, непорочное чело, как зеркало от дыхания, порой затуманивалось какой-то мыслью, а из-под опущенных длинных черных ресниц струился неизъяснимый свет, придававший ее чертам ту идеальную нежность, которую впоследствии уловил Рафаэль в мистическом слиянии девственности, материнства и божественности.
- Каким же надо быть, чтобы вам понравиться? - продолжал Гренгуар.
- Надо быть мужчиной.
- А я? - спросил он. - Разве я не мужчина?
- Мужчиной, у которого на голове шлем, в руках шпага, а на сапогах золотые шпоры.
- Так! - заметил Гренгуар. - Значит, без золотых шпор нет и мужчины. Вы любите кого-нибудь?
- Любовью?
- Да, любовью.
Она призадумалась, затем сказала с каким-то особым выражением:
- Я скоро это узнаю.
- Отчего же не сегодня вечером? - нежно спросил поэт. - Почему не меня?
Она серьезно взглянула на него.
- Я полюблю только того мужчину, который смеет защитить меня.
Гренгуар покраснел и принял эти слова к сведению. Девушка, очевидно, намекала на ту слабую помощь, какую он оказал ей два часа тому назад, когда ей грозила опасность. Теперь ему вспомнился этот случай, полузабытый им среди других его ночных передряг. Он хлопнул себя по лбу:
- Мне следовало бы с этого и начать! Простите мою ужасную рассеянность, мадемуазель. Скажите, каким образом вам удалось вырваться из когтей Квазимодо?
Этот вопрос заставил цыганку вздрогнуть.
- О! Этот страшный горбун! - закрыв лицо руками, воскликнула она и задрожала, словно ее охватило холодом.
- Он действительно страшен! Но как же вам удалось ускользнуть от него? - настойчиво повторил свой вопрос Гренгуар.
Эсмеральда улыбнулась, вздохнула и промолчала.
- А вы знаете, почему он вас преследовал? - спросил Гренгуар, пытаясь обходным путем вернуться к интересовавшей его теме.
- Не знаю, - ответила девушка и тут же прибавила - Вы ведь тоже меня преследовали, а зачем?
- Клянусь честью, я и сам не знаю.
Оба замолчали. Гренгуар царапал своим ножом стол, девушка улыбалась и пристально глядела на стену, словно что-то видела за ней. Вдруг она едва слышно запела:
Quando las pintadas aves
Mudas estan у la tierra.[34]
Оборвав песню, она принялась ласкать Джали.
- Какая хорошенькая козочка! - сказал Гренгуар.
- Это моя сестричка, - ответила цыганка.
- Почему вас зовут Эсмеральдой?[35] - спросил поэт.
- Не знаю.
- А все же?
Она вынула из-за пазухи маленькую овальную ладанку, висевшую у нее на шее на цепочке из зерен лаврового дерева и источавшую сильный запах камфары. Ладанка была обтянута зеленым шелком; посредине была нашита зеленая бусинка, похожая на изумруд.
- Может быть, поэтому, - сказала она.
Гренгуар хотел взять ладанку в руки. Эсмеральда отстранилась.
- Не прикасайтесь к ней! Это амулет. Либо вы повредите ему, либо он вам.
Любопытство поэта разгоралось все сильнее.
- Кто же вам его дал?
Она приложила пальчик к губам и спрятала амулет на груди. Гренгуар попытался задать ей еще несколько вопросов, но она отвечала неохотно.
- Что означает слово «Эсмеральда»?
- Не знаю, - ответила она.
- На каком это языке?
- Должно быть, на цыганском.
- Я так и думал, - сказал Гренгуар. - Вы родились не во Франции?
- Я ничего об этом не знаю.
- А кто ваши родители?
Вместо ответа она запела на мотив старинной песни:
Отец мой орел,
Мать - орлица.
Плыву без ладьи.
Плыву без челна.
Отец мои орел,
Мать - орлица.
- Так, - сказал Гренгуар. - Сколько же вам было лет, когда вы приехали во Францию?
- Я была совсем малюткой.
- А в Париж?
- В прошлом году. Когда мы входили в Папские ворота, то над нашими головами пролетела камышовая славка; это было в конце августа; я сказала себе: «Зима нынче будет суровая».
- Да, так оно и было, - сказал Гренгуар, радуясь тому, что разговор, наконец, завязался. - Мне все время приходилось дуть на пальцы. Вы, значит,
